Богатырская дружина Мономаха. Русь в огне!
Шрифт:
И в то же время Добрыня знал: он обязан был убить Марджану, которая представляла опасность для его друга (Алеше он, кстати, так ни о чем и не рассказал), да и для него самого тоже. Просто Бог так судил, что они с Марджаной родились в разных краях, а потом стали врагами.
Жена стала теперь для Добрыни еще более противна, и его «обет» все продолжался. Впрочем, он и в самом деле жил в полном воздержании, не ища близости с другими женщинами. Не только потому, что опасался жены, но прежде всего потому, что был уверен: ни одна русская женщина в плотской любви не способна даже отдаленно сравниться с Марджаной.
Суд над Давыдом Игоревичем
Тридцатого августа в Уветичах состоялся второй всеобщий съезд князей. Давыд Игоревич, приглашенный туда, не посмел не явиться, хотя и догадывался, что его там ждет.
– Зачем вы призвали меня? – спросил он, когда съезд начался. – У кого из вас на меня обида?
– А то ты не знаешь, – сказал Мономах. – Или не ты ослепил Василька? Вот свидетельство очевидца, которое изобличает тебя.
Он достал из-за пазухи фолиант с рукописью попа Василия и стал четко, с выражением читать. Все внимательно слушали: пусть каждый давно уже знал об ослеплении Василька, хотелось узнать подробности.
– Кроме того, – продолжил Мономах, закончив чтение, – ты разжигал усобицы на Русской земле.
– Никаких усобиц я не разжигал, – возразил Давыд. – Я защищал отчину свою, город Владимир Волынский, данный мне на Любечском съезде. Защищал от Святополка, который несколько раз беззаконно отнимал его у меня. А что до Луцка, то его я взял потому, что Святоша Давыдович, предательски нарушив договор, бывший между нами, пошел на меня вместе с воеводой Святополка.
– А забыл ты, как, еще держа в плену Василька, пытался захватить его княжество? – спросил Мономах.
И тут в защиту Давыда неожиданно выступил главный пострадавший, Василько.
– Давыд Игоревич спас от венгров Перемышль, город моего брата, – сказал Василько. – Этим он искупил свою вину. Клянусь Богом, что прощаю ему все обиды и ослепление свое прощаю.
– И я клянусь, – произнес брат Василька Володарь.
Это вмешательство спутало Мономаху все планы. Он подошел к Васильку и тихо сказал:
– Не ждал я от тебя такого подарка, Василько Ростиславич, друг ты мой.
– Да уж, великая у нас с тобой дружба, – усмехнулся Василько. – То-то ты стремился освободить меня, когда томился я, слепой, в плену у Давыда. О киевском престоле ты тогда думал. И меня под обвинение подвел: получалось, что я действительно состоял с тобой в заговоре, хоть и Богу, и тебе известно, что это не так.
– Когда ты гостил у меня в Переяславле, – напомнил Мономах, – ты ни в чем не упрекал меня.
– Так негоже гостю упрекать хозяина, – заметил Василько. – Да и не дозрел я еще умом до правды, не отошел от потрясений. И не ты спас город моего брата, а Давыд, желая смыть с себя грех.
– С тобой и с твоим братом он желал помириться, потому что боялся вас, только и всего.
– Так или не так, но Перемышль спас он, а не ты.
– Насколько я знаю, Перемышль спас Боняк, – сказал подошедший к ним Мстислав. – Так, может быть, пригласим его за это на Русскую землю и дадим княжество?
– Давыд использовал воинское искусство Боняка, – отвечал Василько, – но замысел принадлежал ему.
– Ну хорошо, – проговорил Мономах, отошел от Василька и громко произнес: – Прежде чем займемся дальше Давыдом Игоревичем, решим такой вот вопрос. Разве может слепой князь управлять своим княжеством? Пусть Василько идет к своему брату в Перемышль, а Теребовль отдадим кому-нибудь другому.
– Теребовль дан мне на Любечском съезде, – гордо поднял голову Василько, – и никто не вправе отобрать его у меня. Хотите новой усобицы – попробуйте отобрать силой. Мы с братом всегда готовы обороняться.
Ответить на это Мономаху было нечего.
В разговор вступил Олег Святославич, почуявший, что перед ним замаячил последний шанс добыть киевский престол:
– Что мы все говорим о Давыде? Из повести, прочитанной только что князем Владимиром, ясно, что в злодеянии принимали участие как люди Давыда, так и люди Святополка. И больше того, Святополк знал, что Василька хотят ослепить. Будучи великим князем, Святополк отвечает за это куда больше, чем какой-то князь владимирский. И разве может такой человек править Русью?
– Не может, – охотно поддержал Олега Мономах (их интересы на какое-то время опять совпали). – Вспомним также, что именно Святополк, пытаясь захватить владения Василька и Володаря, призвал на Русь венгров. Как тут не вспомнить тезку его Святополка Окаянного, приводившего на Русь поляков и половцев? Нет, не может человек, дважды нарушивший клятву, быть нашим князем. Его надо постричь в монахи – пусть замаливает свои грехи. Я вот клятвы не нарушил и в усобицах не участвовал. Да, я пошел на Киев, дабы отмстить за Василька, но это не было нарушением клятвы. Однако и тогда я не стал проливать русской крови, а согласился на переговоры.
Мономах ненавязчиво давал всем понять, кто должен стать великим князем вместо Святополка.
Святополк же не верил своим ушам. Олег, всего два года назад клявшийся ему в вечной верности, и Мономах, приславший ему совсем недавно такое дружелюбное письмо, вновь, как и раньше, хотят отобрать у него киевский престол, причем отобрать не в бою, а на съезде, что, как уже знал Святополк по горькому опыту, гораздо страшнее. История повторялась: когда-то он ехал в Любеч судить Олега и потерял Русскую землю, теперь же он приехал в Уветичи судить Давыда и может утратить Киев.
– Клянусь, – начал он, запинаясь, – я ничего не знал о том, что Давыд хочет ослепить Василька. Да, я отдал ему нескольких своих слуг, и они могли принимать участие в преступлении, но я-то об этом не знал.
– А мы вот спросим Давыда, – предложил Олег. – Знал Святополк о том, что ты хочешь ослепить Василька или нет? А, Давыд Игоревич?
Давыд понял, что ему выгоднее солгать. Сваливая большую часть своей вины на Святополка, он, глядишь, сохранит за собой Владимир.
– Знал, – ответил он, потупив глаза.