Богатырская дружина Мономаха. Русь в огне!
Шрифт:
– Он сообщил, – ответил Никифор, – что, будучи тринадцать лет тому назад в Киеве по твоему поручению, хмельной зашел в дом гулящей женщины, в коей узнал исчезнувшую и считавшуюся мертвой Марджану. Ошибиться он не мог, ибо это потом подтвердила ему и она сама. Не подозревая поначалу о том, что Добрыня узнал ее, Марджана пыталась его отравить, но он счастливо избежал смерти, провел у нее ночь, а наутро убил. Конечно, следовало передать Марджану в руки ее законного мужа, тогдашнего великого князя, но это сделать было сложно, а Марджана, конечно же, представляла опасность. Вот почему, учитывая особые обстоятельства, я отпустил Добрыне и грех убийства, и грех прелюбодеяния.
– Все это правда, – сказал Добрыня, – но я умолчал о том, что Марджана хотела уничтожить Алешу Поповича, которого ненавидела как убийцу своего отца. Узнав, что я дружинник князя Владимира Всеволодовича, она стала спрашивать, не знаю ли я Алешу. Догадываясь, какие чувства она может питать к Алеше, я назвался его именем. Она поверила мне, благо при мне был одолженный у Алеши его знаменитый лук, и мне пришлось выпить отравленную брагу, которую потом я исторг из себя. Спасая Алешу от опасности, я убил Марджану, взяв грех на душу. И вот – благодарность друга!
Алеша был заметно смущен.
– Ну, теперь все понятно, – Мономах смягчился, хотя его политическая цель и не была достигнута. – Всем известно, как околдовала в свое время Марджана князя Святополка. Околдовала она и Добрыню. У нее и пристрастился он к богомерзким ласкам. Стремясь испытать их снова, он задумал развратить невинную девушку, ведь и гулящая девка-христианка не согласится на такое. Зато жена обязана повиноваться мужу, но Забава Путятишна была из тех жен, которых мужья побаиваются, да и надоела она Добрыне. Вот почему решил он, вопреки моим интересам, сослужить службу Святополку… Но, как видишь, и Настасье Микулишне, которой все мы лишь глубоко сочувствуем, и нам, как христианам, противны эти распутные ласки. Не найдешь ты русскую женщину, которой будет это по душе. – Он вспомнил свою несчастную, уже покойную к тому времени сестру Евпраксию, втянутую в разврат императором Генрихом. – Быть может, в половецком плену нашел ты вторую Марджану?
– Да меня к половчанкам и близко не подпускали! – воскликнул Добрыня. – Грех прелюбодеяния мне уже отпущен митрополитом, и повторять этот грех я не собираюсь. Но разве в Писании или у святых отцов есть запрет на какие-то ласки между мужем и женой?
– Если бы святые отцы, – не полез за словом в карман Мономах, – сочли нужным коснуться этого вопроса, они бы так и сделали. Но и без того все ясно. Всякая часть тела ищет себе подобную. Уста мужа ищут уст жены, и негоже совать уд жене в рот. Для него другое, столь же срамное, однако важное для продолжения рода, место уготовано. – Дружинники захохотали, и даже Настасья Микулишна улыбнулась. – Лишь то соитие благословенно Богом, которое ведет к рождению детей, а не слыхал я что-то, чтобы женщина зачинала через рот. – Снова раздался взрыв хохота. – И вообще, если церковь учит, что жена должна во всем повиноваться мужу, то, значит, муж должен ложиться сверху. Все же иные способы – от лукавого. Я прожил жизнь, дважды был женат и знаю, что говорю. А скажи, отче, – спросил он Никифора, – в чем была причина развода Добрыни с Забавой Путятишной? Быть может, и она жаловалась на что-то подобное?
При этом Мономах выразительно посмотрел на митрополита. Тот прекрасно понял, чего хочет князь. Никифор знал, что церковь должна подчиняться мирской власти, данной от Бога, как жена – мужу. В том и был смысл Песни песней, включение которой в Писание смущало многих еретиков. Не о плотской любви там шла речь, а о любви царя Соломона к церкви святой. Следуя Писанию, Никифор служил Святополку, а теперь должен служить Мономаху. И про Марджану, вероятно, не следовало говорить правду, но его мог оспорить Добрыня, и это осложнило бы дело. Зато теперь митрополит имел возможность сказать чистую правду, но так ее истолковав, что это должно было понравиться Мономаху.
– Нет, – ответил Никифор, – там дело было совсем в другом. Забава Путятишна жаловалась, что Добрыня отказывает ей в супружеском ложе, ссылаясь на данный им обет целомудрия. – Слово «целомудрие» в сочетании с именем Добрыни вызвало у дружинников новый приступ хохота. – Но мы знаем, что по крайней мере один раз этот обет был Добрыней нарушен – и не с женой. Я освободил Добрыню от данного им обета после того, как дал ему дозволение на развод, но ведь вместе с этим отпал и повод для развода. Наконец, развод дают в том случае, если жена провинилась перед мужем… – Митрополит запнулся, понимая, что начинает уже обличать самого себя.
– Не оправдывайся, отче, – пришел ему на помощь Мономах. – Ты заблуждался искренне, и главное, что ты признаешь свои заблуждения. Итак, развод Добрыни с первой женой следует считать недействительным. Хотя Забава Путятишна недавно и скончалась, – Добрыня впервые слышал об этом, но испытал одно только облегчение, радуясь, что его по крайней мере не заставят вернуться к первой жене, – к тому времени, как он вступил в брак с Настасьей Микулишной, та была еще жива, и, значит, новый брак следует тоже считать недействительным. Недействительным его можно считать и из-за тех неслыханных вещей, которые требовал Добрыня от новой жены. Жена должна повиноваться мужу, только если тот повинуется Богу. – В тот вечер Мономах, восполняя упущения святых отцов, изрек столько богословских истин касательно брака, что их хватило бы на целый трактат. Наконец он спохватился, вспомнив, что оглашать решения о таких вопросах должны все-таки служители церкви. – Но, быть может, я ошибаюсь, отче? Можем ли мы сказать, что брак Алеши Левонтьевича и Настасьи Микулишны вполне законен?
– Конечно, можем, – с готовностью подтвердил Никифор.
Мономах встал из-за стола, не без труда поднимая огрузневшее тело. Алеша с Настасьей упали перед ним на колени, и он положил руки им на головы со словами:
– Благословляю вас, дети мои!
– А ты, Добрыня, – произнес Мономах, снова садясь, – хорошенько задумайся над своей жизнью. Взять я тебя на службу, извини, не могу, не станут уважать тебя дружинники, как уважали прежде. Но тебе сорок лет, ты не такой старик, как я, ты можешь еще жениться, поскольку законная твоя жена умерла. Не требуй от новой жены того, чего требовал от бедной Настасьи Микулишны. И года не пришлось ей терпеть, пока тебя, к счастью для нее, не взяли в плен половцы. Другой терпеть придется дольше; она или сбежит, или руки на себя наложит.
– Да кто за него пойдет при такой-то славе, – хихикнул кто-то из молодых дружинников.
Добрыня круто развернулся и, весь горя от гнева и стыда, без слов прощания навсегда покинул великокняжескую палату.
Встреча с Яной
Добрыня продал свой дом в Переяславле и поселился в небольшом замке под Киевом, который входил в приданое его первой жены. Поскольку его развод с Забавой Путятишной задним числом отменили, никто не мог отобрать у Добрыни этот замок.
Возле замка располагалась деревушка, но Добрыня, сторонившийся даже собственной челяди из опасения, что тем могло стать известно о его позоре, никогда в этой деревушке не появлялся. Целыми днями он скакал на коне по окрестным полям и лесам, а вечером, усталый, возвращался в замок и после трапезы сразу же ложился спать, чтобы утром встать как можно раньше и вновь отправиться на конную прогулку.
Не таким Добрыня представлял свое возвращение из плена. Девять лет он мечтал о пирах с друзьями, о новых битвах с половцами, которым хотел отомстить за то, что они держали его в рабстве, и, конечно же, о ласках потерянной теперь для него Настасьи. И вот сейчас, когда его князь стал повелителем Руси, он, Добрыня, вынужден вести однообразную жизнь, нагонявшую на него глубокую тоску.