Богатырские хроники. Тетралогия.

Плешаков Константин Викторович

— Святополк! — крикнул я. — Снова он!

— Тише, Добрыня. Все мы знаем, что неладное творится за стенами дворца в Киеве. И догадываемся, что ты знаешь об этом больше нашего. Но нет нужды говорить об этом.

— Ну и как же мы подберемся к этому Идолищу? — спросил Алеша, крутя ус.

— Поедем на юг. В Таврию. Поедем по ее восточному берегу, по длинной косе. Переправимся через море и высадимся у устья Дона. Оттуда до Идолища недалеко.

— Так поехали, — сказал Алеша.

Дорога до Таврии была приятна. Степи покрывались свежей зеленью. Мы то

пускали коней вскачь, то, давая им роздых, ехали шагом и беседовали о разном. Про себя я вспоминал Учителя, нашу поездку на юг, в Таврию, несколько лет назад; поездку, из которой я возвращался уже один. Но Учитель так и не снял руку с моего плеча, и в тот момент, когда моя жизнь оказалась действительно в смертельной опасности, появился, и всякий раз, когда я звал своего коня — Рогожка! — я вспоминал Учителя… Я горько жалел о том, что он вот так — неожиданно и полностью — ушел на покой. Однако я уже начинал понимать, что двигало им. Что было труднее понять, так это то, что Учитель не давал о себе решительно никаких вестей. Но он был со мной. Я думал о доме. Учитель пришел и дал мне его. Я был убежден в этом.

Мы доехали до берега моря и переправились на косу. Коса серпом уходила на юго-восток, теряясь на горизонте в голубовато-розовом мареве.

В полдень воздух дрожал от зноя; иногда — от зноя же — над берегом стлались испарения, как туман. Коса состояла из отбеленных веками ракушек, которые скрипели под копытами наших коней. Там, где кончался песок, в солончаках цвели красные маки. Беда была с водой. Море было, конечно, солоно, хотя здесь и преснее, чем обычно, справа шел гниющий залив. Колодцы встречались редко. Селений не было. Колодцы же были отрыты торговыми людьми, которые во времена затиший проложили по косе торговый путь. Она действительно лежала как ровная белая дорога. Нам никто не попадался по пути, и это был дурной знак: значит, весна на юге была неспокойной.

На берегу валялись скелеты осетров, выброшенных бурей. Солнце вставало из-за моря и садилось в гнилую воду. Восход и закат — все отражалось в воде. Однажды я отстал от Ильи с Алешей и увидел их силуэты на фоне огненного заката в полнеба. Какое-то нехорошее предчувствие кольнуло меня в сердце, и я подумал, что, может быть, напрасно мы вот так самонадеянно решили идти на этот подвиг.

По ночам звезды отражались в воде. Это море было сейчас спокойным, как озеро, и мелким. Мы с Алешей много купались; Илья с фырчанием плескался у берега. Однажды мы заплыли очень далеко, легли на спины и стали смотреть в небо. Неожиданно Алеша сказал мне:

— Твоя звезда яркая, Добрыня. Но по ней ходит пламя.

— А какая звезда моя?

— Этого я тебе не скажу…

Я уже говорил, что Алеша обладал Силой, но таил ее ото всех. Меня всегда занимала Сила других, но никто, кроме Учителя, не рассказывал мне ничего. Даже мать и жена отмалчивались, когда я приставал к ним. И я с тоской подумал, что если бы люди меньше таились, то, может быть, все было бы проще.

Через три дня мы добрались до основания косы, где стояло рыбацкое селение; жители его понимали

по-русски: в нескольких днях пути была русская Тмуторокань.

Никто не брался перевезти нас: рыбаки уверяли, что их судна не выдержат трех всадников. Илья нахмурил брови.

— Тогда вот этот, — и он кивнул на меня, — сейчас превратит тебя в лягушку.

Переезд через море дался нам с трудом. Мы очень страдали от жары. Мы купались в море по очереди, держась за веревку, привязанную к корме. Рыбак очень удивлялся нашей хитроумности.

На третий день мы завидели ровный низкий берег, словно срезанный ножом; отсюда снова начиналась степь. Не дожидаясь, пока судно причалит к берегу, мы высадились на мелководье. Рыбак со страхом смотрел нам вслед.

И тут я почувствовал Силу, как будто я натолкнулся на упругий ветерок, веющий от степи к морю. Но я-то знал, что это был за ветер…

Алеша тоже дернулся и стал беспокойно озираться.

— Что, богатыри, — сказал Илья, — почуяли что-то? О-хо-хо…

Мы кружили по степи два дня. Сила то сгущалась, то слабела. Мы с Алешей совещались. Наконец мы поняли, какой круг нам надо закладывать, и двинулись по спирали дальше.

Наутро третьего дня на востоке показалась черная точка. Мы поехали прямо на нее. Через час езды стало совершенно очевидно, что это — Идолище.

Он постепенно вырастал перед нашими глазами, водруженный на курган, каменный, в три человеческих роста, с невнятными чертами лица, широкий, сложивший руки на коленях. Глаз у него почти не было — так, неясные щелочки. Внезапно я похолодел. Идол смотрел на северо-запад. Никого кругом не было.

Мы стояли в полной тишине у подножия Идолища. Я не могу сказать, чтобы Сила шла прямо от него. Но здесь я чувствовал ее явственней, чем когда-либо в своей жизни.

Мы спешились. Когда мы снова поворотились к Идолищу, мы обнаружили, что перед нами, словно из воздуха, появился безоружный старикашка-степняк. Одного взгляда было достаточно, чтобы сказать: он обладал большой Силой.

— Здравствуй, — сказал Илья важно.

Старикашка молчал, с любопытством разглядывая нас.

— Мы пришли с миром, — продолжал Илья. — Ты видишь — мы спешились с коней.

— На коне опасно сидеть, — сказал старикашка добродушно. — Можно упасть.

— Мы приехали из Русской земли.

— Мне нет дела ни до каких земель.

— И ты один здесь?

— Один, один, — закивал старикашка.

По лицу Ильи я понял, что он раздумывает, не пристукнуть ли старикашку сразу, не повалить ли Идолище и не объявить ли подвиг свершенным, и поэтому поспешно сказал:

— Ответь мне: как давно твой бог смотрит на северо-запад?

— Он стоял так всегда.

— Ты знаешь все, но, вероятно, не это. До недавних пор ваш бог смотрел на восток. Тот бок, который смотрел на север, потемнел, но теперь глядит на юго-запад.

— Ты очень хорошо разбираешься в сторонах света, — захихикал старикашка, — гораздо лучше, чем я.

— Мы приехали говорить, — заявил Илья.

— Вы богатыри.

— Да, мы богатыри.