Богдадский Вор
Шрифт:
Выскользнув наружу, домулло долгое время приводил в порядок затекшие мышцы и оттирал кунжутное масло с сапог (башмачник Ахмед, вылезая, оставил миску в том же кувшине). Кое-как справившись с собственными проблемами, Ходжа обошёл все кувшины с условным стуком. Не отозвался ни один... Дежурно обругав всех шайтанов с белой кожей, голубыми глазами и русыми волосами, Насреддин уже предметно взялся за дело и мгновенно вычислил тот, внутри которого была некоторая пустота. Теперь уже он стучал посильнее...
– Кто там?– глухо ответил кувшин.
– Твоя четвёртая жена, о недогадливый внук прозорливого поэта! раздражённо представился домулло
– Ага... разбежался.
– Не понял?!
– Я говорю, фигу тебе, дражайшая жена номер четыре. Если хочешь, чтоб я честно выполнил свой супружеский долг, - сама сюда лезь!
– Лёва-джан, ты чего?! Не пугай меня, вылезай, ради аллаха!
– Да не могу же, чтоб тебя...– Далее длинная цитата непереводимых на арабский эпитетов и глаголов, относящихся скорее к тем позам Камасутры, которые, как правило, описываются на заборах и стенах общественных туалетов. Не поняв ни слова, но уловив общий эмоциональный накал, Ходжа сделал вывод, что у Оболенского какие-то проблемы. Торопливо сняв деревянную крышку, он сунул голову в кувшин, но обнаружил лишь плотно прижатую к краям миску, в которую он собственноручно наливал подсолнечное масло.
– Левушка, вылезай, умоляю - вылезай, гад!
– Ох, блин горелый с саксофоном, да чтоб я... (Очередная цитата, по прослушивании которой Ходжа засомневался в добропорядочности собственной мамы.) Говорю же идиоту русским языком, что у меня... (Еще одна цитата, из которой Насреддин узнал о себе много такого, о чём и не подозревал даже в страшных снах.) Так нет чтобы помочь, он же ещё и издевается! Плюс ещё эта миска дебильная протекает, как... (Последнее, что понял домулло: впредь он никогда не будет покупать подсолнечное масло, ибо теперь точно знает, из чего и для чего его изготавливают...)
– Лёва-джан?
– Ну?
– Ты только не ругайся, ради аллаха, да?! Я думаю, у тебя просто всё затекло и ты даже пошевелиться не можешь. Ничего, такое бывает... Ты, пожалуйста, сиди тихо, я сейчас.– С этими умиротворяющими словами герой народных легенд огляделся по сторонам, подобрал близ кухни приличный чурбачок и что есть силы шарахнул в лоснящийся бок кувшина. Мелкие осколки так и брызнули во все стороны! А в окружении крупных кусков сидел скрюченный, наподобие Гудини, красный как рак Лев Оболенский. Багдадский вор с головы до ног был облит золотистым подсолнечным маслом, - видимо, от удара миска на его голове треснула окончательно.
– Вот приду в норму и дам тебе в глаз, - убеждая скорее самого себя, неуверенно пообещал Лев, но домулло не обратил на его угрозы ни малейшего внимания.
– Я своё дело сделал. Ты во дворце эмира, - сухо ответил он, скрестив руки на груди.– Теперь твоя очередь, иди и кради!
Оболенский, конечно, и в этом случае намеревался высказаться откровенно, со всеми вытекающими последствиями, но не успел... Мимо, едва не вписавшись в них, пронёсся на кухню молоденький поварёнок с пустым грязным блюдом в руках. Ходжа незамедлительно прикрыл ладонью рот друга, и оба изобразили некое подобие фонтанного ансамбля на тему: "Воспитанность затыкает пасть Сквернословию". Зрелище было весьма поучительным, но паренёк резво бросился обратно, не обращая на героев никакого внимания. Под мышкой у него был чистый поднос...
– Ну, так что, о мой гневный брат, будешь ты красть или нет?
– Буду, - хрипло признал Лев, со скрипом и скрежетом разминая затёкшие суставы.
– Тогда пошевеливайся, пожалуйста! Ближе к полуночи
– А почему это, собственно, твою?
– А потому, что у тебя уже есть луноликая Джамиля, вдова вампиров! победно припечатал Насреддин, и Оболенский смолчал. При воспоминании о жарких ручках Джамили образ рыжеволосой танцовщицы показался уже несколько размытым.
– Леший с тобой...– подумав, объявил Лев.– Надо делиться.
– Кто со мной?!
– Э... ну, такой немытый степной дэв, только живёт в лесу и всем грибникам фиги из-за кустов показывает.
– А-а-а... понятно. Ты опять хотел меня оскорбить, да?
– Что-то вроде того... Ладно, я пойду, пожалуй, а ты жди здесь. Если что кинь камушком в окошко.– Лев похлопал друга масленой рукой по плечу и, воровато оглядываясь, двинулся к ближайшей двери.
– Лёва-джан...
– Чего тебе?
– Прости, ради аллаха, что отвлекаю, но это вход на кухню. Гарем - вон в том крыле.
Оболенский обернулся, пристально поглядел Ходже в глаза, сарказма или иронии не обнаружил и, сочтя сказанное дружеским советом, развернулся на сто восемьдесят градусов.
– Если до рассвета не вернусь - не жди. Бросай меня и уходи согласно оговоренного плана.
– Как скажешь, друг. Не жду, бросаю, ухожу...
Лев с трудом подавил искушение обернуться вторично. Он шёл вдоль здания дворца, неспешно укрываясь в темных уголках от случайных взглядов ночной стражи. Знаете, я, например, верил ему безоговорочно.
Не из-за того, что мой друг такой уж наичестнейший человек (нет, он охотно прихвастнёт ради красивого словца), а лишь из соображений железной логики. У великого эмира хватало охраны, но будь вы на его месте - разве бы пришло вам на ум беспокоиться и проверять замки в гареме, когда вокруг вас сотни верных слуг? Дворец стоит в центре Багдада, улицы патрулируются гвардией Шехмета, на дворцовой стене разгуливают неусыпные стражи, внутри бодрствуют верные нукеры, да за спиной как тени маячат молчаливые телохранители. Конечно, была одна маленькая причинка - в городе якобы объявился Багдадский вор... Но это сведения непроверенные, и уж в любом случае ни один вор ещё не сошёл с ума настолько, чтобы грабить самого эмира! Стянуть кошелёк с золотом гораздо проще и безопаснее у какого-нибудь простофили на базаре. Селим ибн Гарун ал-Рашид ни за что бы не поверил, что именно этот вор не пойдет на базар. Как не поверил бы в то, что его сегодняшняя "игрушка" может и не испытывать щенячьего восторга от перспектив, уготованных ей судьбой. Эмир не намеревался украшать свой гарем безродной танцовщицей, просто иногда ему хотелось чего-нибудь эдакого, уличного, простонародного... Но мы, кажется, отвлеклись?
Итак, стражники на стенах Льва не видели, они, как и положено, взирали сверху на засыпающий город. Слуги и невольники тоже ничего не замечали, ибо Оболенский вдруг открыл в себе новую способность - по-хамелеонски сливаться с окружающим интерьером. Один раз он нагло прошёл большой освещённый участок, молча помогая какому-то служаке тащить большой ковёр. А в другой - так вообще промаршировал с десятком стражников, опустив голову и семеня за ними след в след, так что любой принял бы его за законно арестованного. Скорость движения Оболенский развил просто невообразимую благодаря тому же подсолнечному маслу. Теперь он ласточкой скользил по полированным кирпичам двора, неслышно огибал повороты и без напряжения протискивался в самые узкие двери...