Боги лотоса. Критические заметки о мифах, верованиях и мистике Востока
Шрифт:
Читая эти строки, я думаю об индийском гении, который устремился в космическую дверь, распахнутую мощью и дружбой нашей страны. Не это ли смутно грезилось мудрецу и художнику среди вечных снегов гималайских?
Однажды писатель Иван Антонович Ефремов подарил мне зеленый от древней патины обломок буддийской статуи. Это была изящная бронзовая рука, пальцы которой соединялись в фигуру, известную как «колесо учения». Он нашел руку неведомого бодхисаттвы в гобийской пустыне у подножия холма, среди раскаленного бурого щебня. По этому щебню, вздымая клубы удушливой пыли, проносились когда-то крепкие низкорослые кони монгольских завоевателей, тянулись купеческие караваны с шелком, этот холм, возможно, видел нукеров железного хромца - Тимура. Но тонкие бронзовые пальцы с удлиненными изысканными ногтями так и не разомкнули
– В такой вот круг замыкаются наука и искусство, - сказал Ефремов.
Ему было свойственно глубокое проникновение в суть вещей, ясное осознание удивительной взаимосвязи всех проявлений стихийных сил и целенаправленных движений человеческой истории.
Такая же высокая жажда необъятного, такой же целеустремленный полет к невозможному были характерны для Рериха. Великий русский художник уходил вглубь, чтобы лицезреть «Рождение мистерий», и поднимался в заоблачные дали, чтобы видеть, как золотые рыбы светил плывут сквозь туманности шлейфа «Матери мира», проникал в изначальную общность изукрашенных рунами ледниковых глыб Карелии и гималайских скал, на которых между золотистыми пятнами лишайника высечены знаки Гесэра, героя грандиозного эпоса Азии.
На картине, которая так и называется «Знаки Гесэра», Рерих изобразил круторогих баранов, каких рисовали на стенах пещер первобытные люди, и меч героя, почитаемого как бог войны.
«Не карай нас карою строгой,
Ты нам кости и жилы, оставь,
Наши злые души не трогай!»
И в пыли, у Гесэровых ног,
Распростерлись они, как мох.
Гесэр
Он свершил великий синтез, олицетворение в законченном храме того смутного лепета, который слышится ныне в разноязыких словах, проблескивает в старинных орнаментах, мерещится в очертаниях древней архитектуры. Для Рериха не были загадкой совпадения слов в индоевропейских языках и санскрите. За древним названием «Веда» вставало славянское «ведун», русское слово «ведение» - знание, чешское - «наука».
Для Рериха «путь из варяг в греки» был не столько историко-географическим понятием, сколько обобщенным свидетельством единства и взаимопроникновения культур. История не оставила нам столь же ясных следов существования встречной дороги «из арьев в славяне», но Рерих умел различать горящие в ночи вехи ее. Санскритское «набхаса» и русское «небеса», ведическое «Агни» и наше «огонь» - это не случайные совпадения, это плывут по реке времени светы в кокосовых скорлупках («Огни на Ганге» Рериха).
Так замыкается колесо знания.
Или только кольцо памяти?
Оно совершило полный оборот, и мы вновь в Варанаси, где термометр показывает плюс 47. «Отель де Пари» был подобен благодатному оазису в центре раскаленной пустыни. Уютно жужжал широколопастный фен под потолком. Кондиционер, который я врубил на полную мощность, дышал благодатной прохладой. В холодильнике стояли бутылки с кока-колой. Сквозь спущенные жалюзи доносилось или, быть может, скорее, угадывалось убаюкивающее журчание фонтанов. Я знал, что на зеленой траве английского лау-на меня дожидается жуликоватый заклинатель змей. Вчера я имел неосторожность поиграть с его питоном, заметив вскользь, что видел в Агре куда более крупную змею. Заклинатель тут же пообещал принести десятиметрового боа и потребовал задаток. Чтобы отвязаться, я дал ему рупию и поспешил уйти. К вечеру, после огненной феерии на Ганге, я уже напрочь забыл про всех змей на свете. Но, одеваясь к завтраку, услышал заунывную жалобу дудочки, изготовленной из двойной тыквы. О, как знаком мне был этот резкий, однообразный мотив! Не питона, не кобру на вечный поединок с мангустой выкликал он. Отнюдь. Это меня ждали в тени старого мангового дерева, где водяная вертушка осыпает траву радужным дождем. Сжав зубы, я вновь дал себе клятву более не ввязываться в змеиные истории. Перезарядив фотоаппарат, я раскрыл план города. Теперь, когда пишу эти строки, он вновь лежит передо мной, воскрешая в памяти удивительное путешествие по сказочным улицам, названным именами героев вед и Махабхараты.
В этот день, наполненный встречами и впечатлениями, растянутый в памяти, как целая жизнь, прожитая во сне, я побывал в санскритском университете, осмотрел каменный секстант средневековой обсерватории Джай Сингх, встретился за традиционной чашкой чая с профессором Бенаресского хинду-университета Свами Чоудхури.
– Почему бы вам не побывать в институте теософии?
– поинтересовался Чоудхури после того, как мы закончили разговор о взаимовлиянии культур Индии и Непала.
– К его работе была причастна, кстати, ваша соотечественница Елена Блаватская. Ее дело, как известно, продолжила Ани Безант. Улица, на которой расположен институт, названа ее именем. Там же находится и знаменитая миссия Рама Кришны.
– Предпочитаю знакомиться с Индией по санскритским источникам, - отшутился я.
– Поэтому и позволил себе злоупотребить вашим гостеприимством. Теософские же наслоения меня просто не интересуют.
– Я слышал, что в Европе Блаватскую считают шарлатанкой?
– В известной мере, профессор.
– Зная, что индуисты Варанаси к деятельности Радды Бай относились благосклонно, я прибег к обтекаемой формулировке.
– Во всяком случае, в ее книге «Загадочные племена на Голубых горах» встречаются серьезные этнографические наблюдения. В этом я убедился, когда прочел работу нашей советской исследовательницы Людмилы Шапошниковой «Тайна племени Голубых гор». Она побывала в тех же местах, что и Блаватская, жила и подробно изучила быт племени тода, тесно общалась с колдунами курумба.
– Вот видите!
– с торжеством заметил Чоудхури.
– Да, но Шапошникова не обнаружила и следа тех чудес, о которых писала Радда Бай. И вообще, положа руку на сердце, о каких чудесах может идти речь в наш атомный, электронно-космический век? Много ли чудес видели лично вы, профессор, даже в чудеснейшем из городов - Варанаси? Фокусы факиров? Поразительную практику йогов? Хождение по раскаленным углям? Все это, бесспорно, весьма любопытно, порой до конца не разгадано наукой, но в основе своей вполне рационально. Не так ли? Танцы на раскаленных углях я, кстати сказать, видел в Болгарии. Там героями дня были отнюдь не йоги, а простые парни - лодочники и официанты из уютного ресторанчика «Морской дракон».
– Интересно, - оживился Чоудхури.
– Это лишний раз доказывает гипотезу о единой праоснове культур Индии, Шумера и Балкан. И женщины в Болгарии тоже принимают участие в огненных плясках?
– Конечно. В народе их зовут нестинарками.
– Крайне любопытно. Беспокойная кровь жриц огня все еще дает о себе знать.
– Насколько я знаю, подобные же танцы в обычае и на Шри Ланке. А в горах Чианг-мая в Таиланде и на севере Вьетнама, где обитают племена мео, я видел одежды и орнаменты, поразительно напоминающие балканские. Вот уж действительно загадка, достойная самого пристального исследования. Что же касается чудес… - я сделал выжидательную паузу.
– В этом смысле вы правы, - поспешил согласиться Чоудхури.
– Примеров сверхъестественного я не встречал даже в Варанаси, - он вежливо улыбнулся.
– Истинное чудо - это сама жизнь, гармония, что устанавливается между душами супругов, и таинственная нить, несущая вечное пламя из поколения в поколение.
Я лишь улыбнулся в ответ. Мы дошли до крайней границы согласия. Мой собеседник, как и многие индийские интеллигенты, стоял на позициях метампсихоза - переселения душ, и ничего с этим поделать было нельзя. Оставалось вновь повернуть разговор в этнографическое русло. Здесь мой ученый друг проявлял все качества, присущие настоящему исследователю. В том числе и скептицизм. Даже к ведическим богам он относился лишь как к объекту для изучения, хотя беседа наша протекала в непосредственной близи от святилища Ханумана и большого храма Сатьянара-ян Тулси Манас, откуда доносился рев труб, уханье барабанов и смутный рокот многотысячных толп. Для нас обоих эти звуки были лишь эхом далекого прошлого. Лишь самая малость сближала Чоудхури с паломниками на Ганге и подвижниками, истязавшими свою плоть в храме Дурги. И была эта малая малость верой в переселение душ. Но каким ощутимым препятствием неожиданно оборачивалась она, когда беседа затрагивала главную тему любого исследования: мир и человек.