Богомол
Шрифт:
…Смерть не последняя черта, ограничивающая жизнь. Но, за ее пределами жизни нет.
…Ад окружает меня со всех сторон. Ночью я сделал то, что долго боялся даже представить. Сон стал явью. Я потерял реальность событий и времени. Я не знаю, что со мной происходит. Это сон или реальность… Словно ад овладел мною. Мои руки не служат мне, они подчиняются не моему сознанию. Есть ли у меня мое сознание? Оно уходит от меня. Я медленно погружаюсь в бездну ада.
…Раньше я питался плотью человека, но сейчас нет в этом нужды. Похоже, я продолжаю перевоплощаться. Я становлюсь над человеком. Я начинаю читать его мысли. Его память для меня открыта. Я вижу человека насквозь, все его желания, все страхи и грехи.
…Самое страшное, что происходит в этом мире — это человеческие мысли. Я никогда не подозревал, что они могут быть такими ужасными. Люди безумны в своих потайных желаниях. Откуда эта злоба в них? Я не верю, что земля, вскормившая их, этому способствует.
…И все-таки, небольшая часть сознания все еще присутствует во мне, иначе я бы не смог писать эти строки. Я пытаюсь найти в этом мраке свой путь. Но, похоже, отсюда нет выхода…».
— У меня сильно болят глаза. Я стар для этого всего, — тяжело произнес Чен. Молодой монах помог Чену сесть поудобнее. Он не отходил от него ни на шаг. Даже когда Чен читал, он поддерживал его руку, в которой находилась книга.
За окном уже стемнело. Ночь вступила в свои законные владения. Были слышны лишь пронзительные звуки сверчков, словно кто-то или что-то их встревожило.
— Но, откуда такая жестокость? — поинтересовался Рахимов.
— Эта жестокость есть у каждого человека. В каждом из нас присутствует как добро, так и зло. Две противоборствующих силы, одна без другой не может существовать, это вечная борьба. Эта жестокость записана в человеке без его воли, она находится в подсознании, и появляется, как безусловный рефлекс. Тайна его появления скрыта далеко во времени, во мраке пустоты. Еще в каменном веке и средневековье, когда человек совершал насилие над себе подобными, принося голову своего врага в дом, вырывая его сердце и съедая его еще бьющимся, чтобы прибавить силы и уверенность в бою. Тогда человек был вынужден убивать, иначе убьют его. Так постепенно, со временем, насилие ушло глубоко в подсознание человека и закрепилось навсегда в нем в виде безусловного рефлекса. Сейчас мир не такой, он изменился, стал более цивилизованным, хотя убийства и насилие живы и по сей день. Но, в кинофильмах, книгах, где присутствует насилие, зло поддерживается в сознании, как безусловный рефлекс и срабатывает, словно спусковой механизм, воздействуя на слабый мозг человека.
— Это все интересно, — сказал Матвеев, глядя на усталость китайца. — Давайте отложим разговор на завтра. Сегодня достаточно. Мы все устали, да и поздно уже.
Чен согласился, его помощник Мао начал аккуратно укладывать Чена на кровать. Матвеев и Рахимов попрощались и вышли.
— Что скажите, — спросил Матвеев, — о том, что услышали?
— Это документ был написан очень давно… — сказал Рахимов.
— Вот именно, — прервал его Матвеев. — И вряд ли он нам поможет. Скорей всего, он был написан каким-то сумасшедшим, не более того.
— А мне, как любителю древности, этот документ интересен. И кстати заметьте, здесь речь идет о безумце. В темнице тоже был сумасшедший.
— Вы думаете, это как-то связано? — усмехнулся Матвеев, пряча книгу во внутренний карман. — Преступников надо искать среди живых, а не среди давно умерших.
— Вы правы, — ответил Рахимов. — Как вы полагаете, он и в самом деле так плох. Мне показалось, что Чен едва дышит.
— Да я тоже это заметил. Наверное, он прав, когда говорил, что это путешествие для него в одном направлении, — сказал Матвеев.
На рассвете, обитателей монастыря разбудили автоматные очереди. Звуки выстрелов шли с центральной площади монастыря. Несколько десятков вооруженных людей вошли на территорию монастыря. Они держались так, словно были хозяевами положения. Монахи в панике прятались, стараясь спастись, от людей с автоматами.
— Закрывай ворота! — скомандовал главарь, с устрашающей физиономией. Он подошел к монаху и спросил требовательным тоном. — Где настоятель монастыря?!
— Сюда нельзя с оружием… — вымолвил, заикаясь, молодой монах.
— Ганжа! — произнес главарь, обращаясь к молодому парню, стоящему позади.
— Я здесь, Али, — звонко отозвался молодой человек.
— Разберись с ним. Мне нужен настоятель. Иначе придется пройти весь монастырь, — сказал Али Башит, вытирая мокрый лоб. В его прищуренных глазах скрывалась усталость.
— Я понял тебя Али, — бойко вымолвил Ганжа. Он достал пистолет и схватил за шиворот монаха, тыча ему в лицо дулом пистолета. — А ну, открой рот.
— Вы не имеете право… — съежившись от страха, произнес тихим голосом монах.
На площади появился настоятель в сопровождении нескольких монахов. Он спешно подошел к вооруженным людям. Али Башит сразу обратил внимание на настоятеля и грузно двинулся ему на встречу. К нему присоединилась женщина, в руках которой был автомат. Они оба подошли к настоятелю.
— Вы настоятель монастыря? — спросил Али Башит.
— Да, — ответил настоятель. Его голос был, как всегда спокоен. — Это святое место…
— Понятно. Я не против этого места, — властно сказал Али. Женщина рассмеялась. — Послушай старик. Если вы будете делать то, что я вам скажу, то никто не пострадает. Это монастырь теперь находится временно под моим управлением. Он захвачен, ясно? — монах кивнул головой. — Сколько людей в монастыре?
— Около семидесяти, — ответил настоятель.
— Есть ли посторонние — гражданские лица?
— Нет, только монахи, — коротко ответил настоятель.
— Это хорошо. Что бы уровнять шансы, собери-ка всех на площади. Это приказ. Ты понял меня, монах?
— Да, — ответил настоятель.
В это мгновение прозвучал пистолетный выстрел. Все обернулись. Монах, которого допрашивал Ганжа, упал на землю. Из его рта фонтаном сочилась кровь.
— Он укусил меня! — оправдывался Ганжа. — Честно, Али. Я клянусь.
— Идиот! Я же не говорил убивать его, — закричал Али Башит.
— Но он укусил меня за палец, — оправдывался Ганжа.
— Нечего было совать ему в рот дуло пистолета, — сказал Али. — Ладно. Это будет предупреждением для всех монахов. Теперь они будут послушнее и сговорчивее. А ты отойди в сторону, придурок. Я с тобой еще поговорю.
Али повернулся к настоятелю.
— Мои люди очень устали, — сказал Али. — Дорога была тяжелой. Так что, если вы не хотите, что бы еще кто-то не пострадал, то делайте всё так, как я вам говорю. Мы не задержимся здесь долго.