Бокал шампанского
Шрифт:
— Нет, — отозвалась она. — Об этом Фэйт не обмолвилась ни словом, и сомневаюсь, чтобы поделилась с кем-нибудь из девочек.
— Но ведь она вам что-нибудь рассказывала?
— Очень немногое. Если вы имеете в виду фамилии людей, с которыми она была знакома, и о своих отношениях с ними, — то ровно ничего. Мы беседовали часто и подолгу, и я сделала из этих бесед два вывода. Нет, даже три. Первый, что у нее были интимные отношения, причем весьма кратковременные, только с одним человеком. Второй, что она никогда не видела своего отца и не знала, кто он. Третий, что ее мать жива и Фэйт ненавидит ее. Нет, пожалуй, это слишком сильное слово. Фэйт не такая девушка, которая может ненавидеть.
— Как зовут ее мать?
— Не знаю. Я уже сказала, у меня нет никаких фактов.
— Как она попала в «Приют»?
— Она пришла сюда в марте, год назад, на седьмом месяце. Без какого-либо сопроводительного письма или звонка по телефону, пришла, и все. Сказала, что знает про наше заведение из газет и журналов. Ребенок родился у нее 18 мая. — Миссис Ирвин улыбнулась. — Я, конечно, не помню на память даты рождения всех детей, но эту знаю, потому что специально проверяла ее для полиции.
— Не может ли быть, что тут замешан ребенок? Я имею в виду — замешан в ее смерти? Кто-нибудь или что-нибудь, связанное с ним или его усыновлением?
— Ни в малейшей степени. Совершенно исключено. Я сама занималась этим. Можете поверить мне на слово.
— Кто-нибудь посещал ее?
— Нет.
— Вы сказали, что она провела здесь пять месяцев, следовательно, покинула «Приют» в августе. Кто приехал за ней?
— Девушки обычно не остаются здесь после родов так долго, но Фэйт чувствовала себя плохо, и ей нужно было набраться сил. За ней приехала миссис Джеймс Роббинс, член нашего правления, и отвезла ее в Нью-Йорк. Миссис Роббинс устроила Фэйт на работу в мебельный магазин Барвика и помогла ей поселиться вместе с другой нашей девушкой, Элен Ярмис. Той самой, что была на приеме во вторник. Может быть, Элен что-нибудь знает… Что вам угодно, Дора?
Я повернул голову. Женщина средних лет и чуть полноватая для своей голубой формы стояла в дверях.
— Простите, доктор, — заговорила она. — Но у Катерины, кажется, начинается…
Миссис Ирвин поднялась с кресла и направилась к двери. Я тоже встал и пожал протянутую мне руку.
— Возможно, что это только прелюдия, — сказала она, — но все равно мне нужно идти. Повторяю, мистер Гудвин, я желаю вам успеха, хотя не завидую вашей работе… Извините, что я должна спешить.
Я поклонился и хотел сказать, что не поменялся бы местами с ней или Катериной. Надевая пальто, я подсчитал, что если она работает здесь пятнадцать лет и еженедельно имеет одну Катерину, то всего их будет семьсот восемьдесят. По дороге к машине я тревожился, что снова встречу девушек на узкой аллее. Но, к счастью, они появились на площадке, как только я сел за руль. Лица у них порозовели еще больше, и они тяжело дышали. Одна из них пропела: «О, вы уже уезжаете?» А другая крикнула: «Почему бы вам не остаться к обеду?» Я ответил, что заеду в другой раз. У меня было поползновение сказать им, что Катерина принялась исполнять свою главную роль в жизни, и посмотреть, как они на это прореагируют, но решил, что это будет бестактно, и, когда они ушли с дороги, нажал на газ. Они хором пожелали мне счастливого пути.
8
Обычно, когда у нас предстоит собраться обществу, я предпочитаю быть дома к прибытию посетителей даже в том случае, если вопрос, который будет обсуждаться, не является очень важным или обещающим солидный гонорар, но на этот раз я опоздал на пять минут. Появившись в кабинете в пять минут седьмого, я увидел, что Ниро Вулф уже сидит за своим столом, Орри Кэтер расположился на моем месте, а Элен Ярмис, Этель Варр и Роза Тэттл занимали три желтых кресла перед Вулфом. Как только я вошел, Орри пересел на кушетку. Он все еще не отказался от надежды когда-нибудь навсегда занять мой стул, и ему нравится в мое отсутствие для практики на нем посидеть.
Дело, конечно, не в том, что мне потребовалось шесть часов для того, чтобы вернуться из «Приюта Грантэма». После возвращения я успел еще управиться с обедом, подогретым для меня Фрицем, а также подробно доложить Вулфу о моем разговоре с миссис Ирвин. Он скептически отнесся к моему мнению, что она в здравом уме и у нее чистое сердце, поскольку убежден, что у каждой женщины не хватает того или иного винтика, но все же вынужден был согласиться, что разговаривала она по-деловому, сообщила некоторые данные об интересующих нас персонах, которые в будущем могут оказаться полезными, а кроме того, указала, что Остин Бэйн, возможно, не так уж невиновен. Из этого бесспорно вытекала необходимость еще раз побеседовать с Красавчиком Бэйном. Я позвонил ему, но, не получив ответа, решил воспользоваться солнечной погодой и отправился пешком сперва в банк, чтобы депонировать чек Лэдлоу, а затем в дом э 87 по Боудойн-стрит.
На мой звонок в обиталище Бэйна никто не ответил. Я еще ранее просил Вулфа разрешить мне взять с собою набор ключей с таким расчетом, чтобы, если Бэйна не окажется дома, я мог войти туда без него и провести время с пользой, ориентируясь в обстановке. Однако Вулф запретил мне это под тем предлогом, что подобного повышенного интереса у нас Бэйн еще не возбудил, и мне пришлось проторчать скучнейших полтора часа в подъезде дома на другой стороне улицы. Вообще-то говоря, ждать кого-то, не зная, сколько это продлится и будет ли такой человек располагать чем-то полезным, — одна из скучнейших обязанностей в профессии детектива.
Было уже двенадцать минут шестого, когда к подъезду дома номер 87 подкатила машина, из которой вышел Бэйн. Как только он расплатился с таксистом и направился к подъезду, я оказался перед ним.
— Мы, наверное, связаны с вами узами телепатии! — радостно воскликнул я. — Как только у меня появилось желание повидать вас, вы тут как тут!
По всей вероятности, с всемирным братством людей произошло что-то неладное, Бэйн весьма холодно взглянул на меня.
— Что еще за дьявольщина… — резко заговорил было он, но вовремя спохватился. — А впрочем — не здесь. Заходите.
У него даже испортились манеры — он вошел впереди меня в лифт и так же шел по коридору, хотя пропустил перед собою в квартиру, не помог мне повесить пальто и шляпу, а едва я успел прикоснуться задом к стулу, как тут же грубо спросил:
— Что за чушь вы распространяете про какое-то убийство?
— Мне не нравится слово «чушь», — заметил я. — Вы знаете, я ведь заглядываю в толковый словарь и…
— Перестаньте молоть вздор! — Бэйн сел. — По словам моей тетушки, вы утверждаете, что Фэйт Ашер была убита, и из-за вас полиция не верит теперь, что она покончила с собой. Вы же прекрасно знаете, что это было самоубийство. В чем же дело? Чего вы добиваетесь?
— Ничего мы не добиваемся. — Я заложил руки за голову, давая понять этим, что мы приятели, непринужденно болтающие, или должны быть таковыми. — Послушайте, Красавчик, вы ведь не полицейский и не окружной прокурор. Я уже дал вам показания о всем том, что видел и слышал на том званом ужине во вторник, и если вам хочется знать, почему полиция не спешит с квалификацией происшедшего, вам придется спросить об этом у полицейских. Если я солгал, полицейские, конечно, поймают меня на лжи и прижмут. Спорить с вами я не собираюсь.