Боковая ветвь
Шрифт:
Им постучали в стену. Серов два раза стукнул в ответ. Снял с шеи свисток и громко, переливчато засвистел. Просто так. Но за стеной услышали свист и отчего-то вдруг испугались. Стук больше не повторялся. Наташа лежала на животе на кровати и лила слезы в подушку. Одна нога у нее свесилась на пол, и вся фигура выражала такое детское, неподдельное отчаяние, что Серов выдержать дольше не мог. Он подошел к ней, перевернул ее на спину, вытер полотенцем слезы с опухшего до неузнаваемости лица и сказал:
— Ну, не переживай. Уж про одного-то человека ты знаешь точно, что он тебя любит! Искренно, нежно, без нетерпения.
Она приподнялась на подушке:
— Кто?
Ей так нужно было услышать от него: «Конечно, я». А он хотел ответить: «Твой отец». Но сказал:
— Ни рыба ни мясо.
Она вздохнула и отвернулась к стене. Он не знал, как разрубить этот узел. Он тронул ее за плечо.
— Ну скажи, что ты хочешь?
Она промолчала, и он сказал за нее. Эти слова пришли ему в голову только что, неожиданно и просто:
— Ну, давай разойдемся. Если не хочешь со мной жить, я уйду. Правда, это будет не сразу, надо будет меняться, искать жилье… Несколько месяцев потерпи.
Она села на постели, медленно открыла глаза, убрала со лба спутанные волосы, разлепила губы, сказала:
— Я уже думала об этом. Наш дом — это твой дом. Если уж уходить — то мне. Но пока не гони меня. Я еще ничего не решила.
Он оскорбился, подумал: «Значит, пока я сходил с ума от страха за нее во время всех ее болезней, пока я крутился волчком на работе и дома, пока я утрясал все отвратительные хозяйственные мелочи, она что-то там решала?»
Наташа опять замолчала. Лежала с потерянным лицом, как заблудившаяся девочка. Ему стало жалко ее и себя, жалко Катю, своего живущего теперь далеко сына, бывшую жену, покойную мать, всех людей, с которыми так или иначе он был близок. Он подумал, какая глупая штука — жизнь, вздохнул и сказал:
— Давай выпьем чаю, а то все вино да вино! И ведь если сопьюсь, ты меня точно бросишь! Не будешь лечить!
Но пока он заваривал чай, она отвернулась к стене и уснула. Он сел к низкому столику у выхода на балкон, на котором стояла ваза с завядшими уже длинными ветками сирени, и стал, обжигаясь, пить чай без сахара, закусывая каким-то черствым печеньем, случайно обнаруженным в сумке среди других вещей. Он вспоминал свою жизнь с детства, с юности, с того времени, когда был аккуратным студентом, вспоминал свою жизнь в доме начальственного тестя, вспоминал свою жизнь с Наташей и понимал, что другой такой умной, интересной жены ему больше не найти. Но почему, почему эта умная, интеллигентная, всезнающая Наташа так к нему несправедлива! Обижает его по пустякам. Вот зачем-то приплела сюда Катю…
Но в глубине души Серов знал, что выкрики Наташи небеспочвенны. Катя действительно ведет себя слишком уж раскованно, но таковы современные подростки. С его стороны к Кате не было ничего.
Он так и не заснул до самого утра. А назавтра самолет вернул их в Москву, а под дверью их номера до прихода горничной пылился свежий букет роскошной персидской сирени.
Это было прошлым летом. С августа же в их доме стало твориться что-то невероятное. Катя и Наташа ругались, причем Катя закатывала истерики в ответ на самое невинное замечание матери и бежала искать защиты у него. Потом от всего этого наступило короткое спасение, потому что Катя поступила в институт и нашла там себе парня. Молодые съехали, и в доме наступил относительный покой. Осенью у Наташи случились серьезные неприятности: кто-то из завистников и недоброжелателей обвинил ее в излишней самостоятельности и нежелании делиться доходами. Потом она стала шутить, что на следующий год будет обязательно баллотироваться в Московскую думу, чтобы выбить дополнительные ассигнования на развитие медицинских наук, и в этих заботах пролетели зима и весна.
Ее дни на работе были расписаны по часам. Утром он ее отвозил, вечером забирал, всюду они были вместе.
Она выглядела прекрасно, знакомство с хирургом и его вмешательство пошло ей на пользу, на улицах ее называли девушкой, и как-то неожиданно, в один из летних вечеров, чистя зубы в ванной комнате, Вячеслав Серов без сожаления вспомнил, что за все это время он не видел никого из старых или новых приятельниц.
Как-то вечером, уже снова летом, он надушился, надел синий махровый халат и вошел в спальню. Наташа лежала поперек кровати на животе, положив голову на сложенные под подбородком руки, и читала впервые изданную у нас «Историю Европы». Увидев его, она стала говорить о закономерности революций. Он сел рядом и вопросительно погладил ее твердую блестящую голень. Ногой она небрежно оттолкнула его руку и, перевалившись с живота на спину, с недовольной капризной гримасой уставилась в потолок.
— Вечно ты не дослушаешь, что я тебе говорю! А потом «Новости» из телевизора принимаешь как откровение. Хотя все, что происходит сейчас у нас, далеко не ново и уже неоднократно повторялось в веках!
— Не все же такие умненькие, как ты, моя радость!
— Жаль только, что мужчины предпочитают наивных глубоких дур! Их ведь так легко, весело и безопасно любить!
С ужасом он заметил, что она опять села на своего конька и уже не может остановиться. Какой-то сбой произошел в механизме, и она не могла уже дать обратного хода.
— Наташа, ты опять устраиваешь скандал? — Он попытался ее обнять. Но ее несло:
— Отстань, я не хочу тебя! Знаю, позавчера, когда я задержалась в институте, ты опять был здесь с какой-то бабой! — Она резко вырвалась из его объятий и босыми ногами прошлепала в кухню. Он почувствовал запах сигаретного дыма. Вот еще новости, она стала курить!
— Наташа, у меня уже давно никого не было! А уж позавчера так и подавно!
— Как противно!
— Честное слово, не было! Простудишься ведь, надень тапки!
— И не подумаю!
— Глупышка! Перестань ревновать!
— Не ревновать, не злиться, не замечать, не орать? Очень удобно иметь такую жену! И я снова к вашим услугам!
— Наташа, я не понимаю, чего ты вдруг? Будь справедливой, ведь я сейчас почти все время с тобой…
— Ах, извини, что мне пришлось тебя затруднить своим присутствием! Не дать тебе соблазнить падчерицу!
— Опомнись, Наташа! Что ты такое говоришь! Катя для меня просто дочка! Вспомни, ведь ты простила меня! Ты сама это писала на бумажках сто раз!
— Мне наплевать на все!
— Уймись, успокойся! Я люблю тебя, только тебя, люблю одну тебя!
Она опять скрючилась на кровати, свернулась в комок, будто от боли. Он укрыл ее одеялом, словно ребенка, и лег рядом.
«Господи, что нас ждет? Неужели дальше будет все хуже?» — думал он, насильно обнимая ее, пока она не затихла. Он решил, что она заснула, и лежал неподвижно, но она не спала.
«Боже мой, — думала и она, — я все рушу! Сама. Зачем я сейчас кричала? Потому что кричать легче, чем молчать. Где же ты, мой барьер, моя планка? Как они теперь высоко! Не достать! И как страшно падать! Теперь он жалеет меня, а раньше — уважал. Папа стал стар, не выезжает с дачи, никуда не ходит. Мама возится по дому. Дочь со своим парнем. Все они отходят от меня с каждым днем дальше и дальше. Работа — единственная отдушина. Женя не в счет. Больше нет никого. Только тень моей юности. Темное пятно, тревожащее меня до сих пор. Человек, обошедшийся со мной, в сущности, очень несправедливо. За что меня кто-то наказывает? Не так уж много было мужчин в моей жизни. К сожалению, верного человека не было ни одного».