Боль
Шрифт:
– Я ей и ейным родителям малокровным устрою "джазу".
– Валяй, - сказал Васька.
Адам воткнул между рамой и стеклом Вериного окна иглу хомутную с привязанной к ней суровой ниткой, нитка могла быть простой, не суровой, но Адам настаивал на повышенной прочности - наверное, надеялся поднять звук "джазы" до отвернувшихся от него небес. Дело заключалось в следующем: другой конец нитки привязывался к катушке, катушку следовало вращать в петле - от вибрации стекло начинало гудеть. Натягивая и ослабляя нитку, можно было менять тональность
Верино окно гудело три ночи. Вера ходила в школу невыспавшаяся, бледная, ее родители, тоже бледные, не подавали вида, что происходит кошмарное черт те что. Адам, тоже бледный, упрямо губил их всеми частотами звуков, включая и ультразвук, хоть и боялся суровой кары своего справедливого отца-машиниста.
Не спал весь дом, хотя и не понимали люди, что же там во дворе происходит.
На третью ночь Женя Крюк, свесив одну ногу наружу, подыграл Адамовой "джазе" на банджо. Женя понял, в чем дело, и обратил вой стекла в песню первой любви, тоски и любовного мщения.
Музыку прекратил Васька - залез по трубе и сломал иглу.
Адам погиб в своей родной Белоруссии.
Вспомнив Адамову "джазу", Васька расхохотался.
– Ничего в этом смешного не было, - сказала Вера.
– Адам дурак. А маму потом увезли в больницу.
Вера ушла в комнату. Васька допил чай и за ней пошел.
Она стояла возле буфета, держала их выпускную фотокарточку, приклеенную на картонное паспарту. Посередине, в тесном окружении ребят, стояли директор, завуч и классная воспитательница Полина Марковна - все трое были помечены крестиками. Все мальчишки, за исключением Васьки и Вышки, тоже были помечены крестиками. И шесть девочек из двенадцати.
– Вышка живет далеко, да и недолюбливал он меня. Вася, он тупой, правда? С девчонками я никогда не дружила. Остался у меня ты один. У тебя есть белая рубашка? Хочешь, я тебе папину дам?
– Давай, - согласился Васька.
– Галстука у меня тоже нет.
Все следующее утро Васька доделывал ковры. Их было шесть: три на стенах, три на подрамниках. Разукрашивал одежду и оружие каменьями, золотил орнамент бронзовым порошком, наводил боевой румянец на суровые лица. И пел.
– И репертуар у тебя Афонин, - укорила его Анастасия Ивановна, жалея для него даже песен.
Она вошла в его комнату с Сережей. Причем она вела Сережу за руку, как сына, и всем своим видом говорила: посмотрите на него - каков, а?!
На Сереже вместо курточки с залатанными через край локтями и широченных самодеятельно ушитых брюк был надет костюм маляра-живописца Афанасия Никаноровича, бежевый: не тот, на котором ордена привинчены, другой, еще лучше, всего два раза одеванный и теперь безжалостно перешитый.
Васькины губы шевельнулись.
"Не порицай. Настьке сын нужон, - прозвучал в нем смущенный голос Афанасия Никаноровича.
– Не сумели мы с ней в свое-то время. А теперь она себе не дозволит. Что говорить - дура. А ты все же не порицай".
Сережа сиял и
Ух как он был хорош!
– Принц!
– сказал Васька.
– Артист балета. И куда это вы, простите за любопытство, так богато вырядились?
– Устраиваться идем в нашу организацию, - сказала Анастасия Ивановна, с гордой поддевкой.
– Геология пострадает.
– У Сережи организм деликатный - для тонкого дела. Это у некоторых плечи как раз в самый раз, чтобы камни дробить.
– У некоторых плечи есть, - согласился Васька.
– Некоторые подумают-подумают и пойдут в кузнецы.
Потом Васька распечатал и вымыл окна. Переоделся во все отутюженное. И когда Вера крикнула в форточку: "Вась, ты готов?" - он был уже как жених.
Парней-футболистов во дворе не было, только две девчонки с серыми шейками и в розовых чулках переговаривались, пританцовывая.
– Научите, - сказал Васька.
– Давайте.
Девчонки откровенно обрадовались. Взяли Ваську с двух сторон за руки. Остроносенькая с подбритыми бровками и прямоугольно крашенным ротиком сказала:
– Парами необязательно. Два нажима на одну ногу с припаданием.
– Она показала.
– Можно вперед, назад, с поворотами. И за руки держаться необязательно. Начали.
Движения оказались легкими, похожими на игру "маялку", или на бесконечные футбольные упражнения парней. Были в этом танце свобода, веселье, азарт - Васька, понимавший танец как оберегаемую человечеством почти ритуальную возможность прикосновений, танцуя эту линду, чувствовал себя старомодным и потным. И много лет спустя, глядя, как молодые люди вешаются друг на друге и лижутся в метро, в Эрмитаже, на автобусной остановке, Васька знал - это расплата за подмену в танце божественного спортивным.
– Вася!
– У парадной стояла Вера. Плащ распахнут - лунным серебром светится ее невестино платье. За Верой - высокий моряк, Георгий, в форме и темноволосая девушка в шинели, туго подпоясанная, стройная, как юный прекрасный витязь.
– Знакомьтесь, - сказала Вера.
– Сестра Георгия, Юна... Вася, мой самый близкий школьный товарищ.
"А ведь действительно, - подумал Васька, - в школе у Веры ближе меня никого не было, я ей как брат был: даже одноклассники пытались ее в уголке зажать".
Юна протянула Ваське левую руку - правый рукав шинели был забран под ремень и туго натянут. Васька взял ее кисть обеими руками и не сжал, а как бы спрятал в своих ладонях, ощутив движение ее теплых пальцев.
В подворотне Васька оглянулся: девочки-танцорки, похожие на голенастых осенних цыплят, повернули в их сторону раскрытые красные клювики.
Юна взяла Ваську под руку.
– Какой у вас смешной узкий двор - телескоп.
– Кларнет, - сказал Васька.
– Его Женя Крюк так прозвал. Женя играл на банджо, рояле, гитаре и саксофоне. Женю убили под Кенигсбергом.