Больница преображения. Высокий замок. Рассказы
Шрифт:
— Быть может, вы покажете мне рисунок, — медленно проговорил я, стараясь не обращать внимания на его слова, и без того он слишком смахивал на помешанного.
— Ах, простите… — пробормотал Харден.
Он расстелил на письменном столе кусок плотной бумаги для рисования, накрыл его обеими руками и тихо спросил:
— Нельзя ли закрыть дверь?
— Разумеется, можно, — ответил я, — часы дежурства уже кончились. Можно даже запереть на ключ, — добавил я, вышел в коридор и умышленно громко, чтобы он слышал, два раза повернул в замке ключ. Я хотел завоевать доверие Хардена.
Вернувшись в комнату,
Я разглядывал эту мазню довольно долго, слыша над собой громкое дыхание Хардена. Я не мог даже приблизительно уловить идею аппарата в целом, но продолжал изучать рисунок, чувствуя, что из Хардена больше ничего не вытянешь, а стало быть, придется обойтись тем материалом, который лежал передо мной. Не исключено, что если я нажму на Хардена и потребую показать и разъяснить кое-что, то он перепугается и сбежит. И так уж он оказал мне большое доверие. Поэтому я решил начать с рисунка. Единственная понятная часть напоминала фрагмент каскадного усилителя, но скорее это был мой домысел, поскольку, как я уже сказал, все в целом представляло собой нечто совершенно неизвестное и запутанное. Была подводка тока с напряжением в 500 вольт — настоящий бред радиотехника, которого мучают кошмары. Имелись также надписи, которые должны были, по-видимому, служить руководством тому, кто бы собрал эту установку; например, замечания о материале, из которого следовало изготовить распределительный щит. Присмотревшись как следует к этой путанице, я обнаружил нечто удивительное: наклонные прямоугольнички, стоящие на ножках и обрамленные шторками, что-то вроде колыбелек. Я спросил Хардена, что это такое.
— Это? Это будут экраны, — ответил он, показывая пальцем на другой точно такой же прямоугольничек, в который действительно было вписано мелкими буквами слово «экран».
Меня это просто сразило. Скорее всего Харден совершенно не отдавал себе отчета в том, что слово «экран» означает в электротехнике нечто совершенно иное, чем в обыденной жизни, и там, где речь шла об экранировании отдельных элементов аппаратуры, то есть об отделении друг от друга электромагнитных полей заслонками, или экранами, из металла, со святой наивностью нарисовал экранчики, которые видел в кино!
И в то же время в нижнем углу схемы располагался фильтр высоких частот, подключенный совершенно новым, неизвестным мне способом, необычайно остроумно — это была просто первоклассная находка.
— Вы сами это
— Да, я. А что?
— Тут есть фильтр, — начал я, указывая карандашом, но он прервал меня:
— Простите, я в этом не разбираюсь. Я рисовал, следуя указаниям. Мой друг… он, стало быть, является в некотором смысле автором…
Харден умолк. Внезапно у меня блеснула идея.
— Вы общаетесь с ним по радио? — спросил я.
— Что? Конечно, нет!
— По телефону? — непоколебимо выспрашивал я. Харден внезапно начал дрожать.
— Что… что вам нужно? — пролепетал он, тяжело опираясь на стол. Казалось, ему делается дурно. Я принес из мастерской табурет, на который он опустился, словно одряхлев за время разговора.
— Вы с ним встречаетесь? — спросил я. Харден медленно наклонил голову.
— Почему же вы больше не пользуетесь его помощью?
— О, это невозможно… — сказал он, неожиданно вздохнув.
— Если ваш друг находится не здесь и с ним нужно объясняться на расстоянии, то я могу одолжить вам мой радиоаппарат, — сказал я не без умысла.
— Но это ничего не даст! — воскликнул Харден. — Нет, нет. Он действительно здесь.
— Почему же он сам не зайдет ко мне? — бросил я. Лицо Хардена исказила какая-то спазматическая улыбка.
— Это невозможно. Он не является… его нельзя… Поверьте, это не моя тайна, я не имею права ее выдать… — неожиданно горячо сказал Харден с такой доверчивостью, что я поверил в его искренность. От напряжения у меня разламывалась голова, но я не мог уразуметь, о чем идет речь. Одно было абсолютно ясно: Харден совершенно не разбирался в радиотехнике, а схема была творением друга, о котором он выражался столь туманно.
— Послушайте, — неторопливо начал я, — что касается меня, то можете быть полностью уверены в моем уменье хранить тайны. Я не хочу даже спрашивать, что вы делаете и для чего это предназначено, — я указал на рисунок, — но, чтобы помочь вам, мне надо, во-первых, скопировать рисунок, а во-вторых, мою копию должен просмотреть ваш друг, который, по-видимому знает в этом толк…
— Это невозможно… — прошептал Харден. — Я… я должен был бы оставить вам рисунок?
— А как же иначе? Вам надо смонтировать этот аппарат не так ли?
— Я… я бы принес все что нужно, если вы позволите, — сказал Харден.
— Не знаю, выйдет ли, — сказал я, — удастся ли это осуществить.
Когда я взглянул на Хардена, тот выглядел совершенно подавленным. Губы у него дрожали, он заслонил их шляпой. Мне стало очень жаль его.
— Впрочем, можно попробовать, — сказал я равнодушно, — хотя, следуя столь неточной схеме, вряд ли можно смастерить что-либо путное. Пусть ваш друг просмотрит схему или, черт побери, просто перерисует ее толково.
Посмотрев на Хардена, я понял, что требую невозможного.
— Когда я могу зайти? — спросил он наконец.
Мы условились, что он придет через два дня. Харден почти вырвал рисунок у меня из рук, спрятал его во внутренний карман и окинул комнату невидящим взглядом.
— Я, пожалуй, пойду. Не буду… не хочу отнимать у вас время. Очень благодарен, до свидания. Я приду, стало быть, если можно. Но никто… никто… никому…
Я еще раз обещал ничего не говорить, удивляясь собственному терпению. Выходя, он неожиданно остановился.