Больница преображения. Высокий замок. Рассказы
Шрифт:
— Heir… Herr Offizier…
— Was noch? [45] — рявкнул Гутка, и из-под каски выглянуло его загорелое лицо. Палец он держал на спусковом крючке.
— Man hat einige Kranken in den Wohnungen versteckt…
— Was? Was?!
Гутка подскочил к нему, схватил за шиворот и начал трясти.
— Wo sind sie? Du Gauner! Ihr alle! [46]
Секуловский затрясся и застонал. Гутка вызвал вахмистра и приказал обыскать все квартиры в корпусе. Поэт, которого немец все еще держал за воротник халата, торопливо, пискливым голосом проговорил:
45
—
— Что еще? (нем.)
46
— Несколько больных спрятаны в квартирах…
— Что? Что? (…) Где они? Мошенник! Все вы! (нем.)
— Я не хотел, чтобы все… — Он не мог пошевелить руками: рукава халата впились ему под мышки.
— Herr Obersturmf"uhrer, das ist kein Arzt, das ist Kranker, ein Wahnsinniger! [47] — завопил, соскакивая со стола, смертельно бледный Сташек.
Кто-то тяжело вздохнул. Гутка опешил:
— Was soll das? Du Saudoktor?! Was heisst das?! [48]
Сташек на своем ломаном немецком повторил, что Секуловский — больной.
47
Господин оберштурмфюрер, это не врач, это больной, он сумасшедший! (нем.)
48
Что такое? Ты, коновал! Что все это значит?! (нем.)
Незглоба весь сжался у окна. Гутка, разглядывал их всех; он начал догадываться, в чем дело. Ноздри у него раздувались.
— Was f"ur Gauner sind das, was f"ur L"ugner, diese Schweinehunde! [49] — проревел он наконец, оттолкнув Секуловского к стене.
Бутылка с бромом, стоявшая на краю стола, покачнулась и упала на пол, разбилась, содержимое растекалось по линолеуму.
— Und das sollen "Arzte sein… Na, wir werden schon Ordnung schaffen. Zeigt eure Papiere! [50]
49
Ну и мошенники, ну и лгуны, свинячье стадо! (нем.)
50
И это врачи… Ну, мы тут наведем порядок. Покажите ваши документы! (нем.)
Вызванный из коридора украинец — видимо, старший, на его погонах были две серебряные полоски, — помогал переводить документы. У всех, кроме Носилевской, они оказались при себе. Под конвоем солдата она отправилась наверх. Гутка подошел к Каутерсу. Его документы он разглядывал дольше и немного помягчел.
— Ach so, Sie sind ein Volksdeutscher. Na sch"on. Aber warum haben Sie diesen polnischen Schwindel mitgemacht? [51]
Каутерс ответил, что он ничего не знал. Выговор у него был жестковат, но это был хороший немецкий язык.
51
— Ах так. Вы фольксдойч. Прекрасно. Но отчего вы тогда заодно с этими польскими жуликами? (нем.)
Носилевская вернулась и показала удостоверение Врачебной палаты. Гутка махнул рукой и повернулся к Секуловскому, который все еще стоял за шкафчиком, у самой стены.
— Komm.
— Herr Offizier… ich bin nicht krank. Ich bin v"ollig gesund…
— Bist du Arzt?
— Ja… nein, aber ich kann nicht… ich werde…
— Komm. [52]
Теперь Гутка был совершенно невозмутим, даже слишком невозмутим. Он вроде бы даже улыбался — громадный, плечистый, в плаще,
52
— Иди.
— Господин офицер, я не болен. Я совсем здоров.
— Ты врач?
— Да… нет, но я не могу… я буду…
— Иди (нем.).
— Komm.
Секуловский сделал один шаг и вдруг повалился на колени.
— Gnade, Gnade… ich will leben. Ich bin gesund.
— Genug! — яростно взревел Гутка. — Du Verr"ater! Deine unschuldigen verr"uckten Br"uder hast du ausgeliefert. [53]
За домом громыхнули два выстрела. Зазвенели стекла в окнах, в шкафчике металлическим позвякиванием отозвались инструменты.
Секуловский припал к сапогам немца, полы белого халата разлетелись в стороны. В руке поэт еще сжимал резиновый молоточек.
53
— Пожалуйста, пожалуйста… я хочу жить. Я здоров.
— Довольно! (…) Ты предатель! Ты бросил своих добрых безумных братьев (нем.).
— Франке!
Вошел еще один немец и с такой силой рванул руку Секуловского, что поэт, хотя и был толст и высок, подскочил с колен, словно тряпичная кукла.
— Meine Mutter war eine Deutsche!!! [54] — визжал он фальцетом, пока его выволакивали из аптеки. Он успел уцепиться за дверь и рвался обратно, судорожно извивался, не решаясь, однако, защищаться от ударов. Франке стал деловито постукивать прикладом автомата по пальцам, впившимся в дверной косяк.
54
Моя мать была немка!!! (нем.)
— Gnaaade! Матерь Божия!.. — выл Секуловский. Крупные слезы катились по его щекам.
Немец начинал выходить из себя. Он застрял на пороге, потому что Секуловский вцепился теперь в дверную ручку. Немец обхватил его обеими руками, присел, напрягся и изо всех сил дернул поэта на себя. Они вылетели в коридор. Там Секуловский с грохотом повалился на каменные плитки, а немец, прикрывая за собой дверь, повернул к врачам вспотевшее и побуревшее от напряжения лицо.
— Dreckige Arbeit! [55] — сказал он и захлопнул дверь.
55
Дерьмовая работа! (нем.)
Под окном аптеки все заросло, поэтому в помещении было сумрачно. Чуть поодаль, за деревьями, вздымалась глухая стена. Вопли больных и хриплые крики немцев долетали сюда приглушенными, но все равно слышно их было отлично. Чуткий, обостренный слух врачей уловил звуки винтовочных выстрелов. Поначалу частые, они прерывались только шумом падающих мягких мешков. Затем установилась тишина. Кто-то пронзительно закричал:
— Wei-tere zwan-zig Figuuu-ren! [56]
56
Следующие двадцать штук! (нем.)
Пули защелкали по стене. Порой тоскливый, резко обрывавшийся свист сообщал о полете заблудившейся пули. А то вдруг опять раздавался короткий стрекот пулемета. Но чаще подавали голос автоматы. Затем тишина нарушалась топотом множества ног, монотонным криком:
— Wei-tere zwan-zig Figuuu-ren!
…И два-три пистолетных выстрела, звонкие и короткие хлопки, словно пробка вылетала из бутылки.
Раздался пронзительный рев, не похожий на человеческий. А сверху, как будто со второго этажа, донеслись рыдания, похожие на хохот. И долго не смолкали.