Болотные огни(Роман)
Шрифт:
— Уже совсем здоров.
«Совсем здоров? — подумал Дохтуров. — И мне не написал?» «Да, вот записки я не принес, — подумал Денис Петрович, — но написать письмо — дело непосильное для мальчишки». — «Ну да это и понятно, я бы сам не мог ему написать…» — «Вот видите, вы ведь тоже ему не написали».
Так в большинстве случаев шли у них теперь разговоры— два-три слова вслух и длинные молчаливые диалоги.
«Пожалуй, действительно, будьте сейчас пока вы между нами». — «Давайте, лучше уж я».
В камере становилось все темнее.
— Читали сегодня?
— Читал, да как-то…
«Как-то странно читать, когда у тебя нет будущего». — «Ну понятно, читаешь всегда для своей будущей жизни. Но она будет!»
— Ну посмотрим, — ответил Дохтуров, — будем посмотреть, как говорил один наш знакомый немец. Катя его очень любила.
Катя это была жена, Сережина мать. «Хорошо, что ее уже нет в живых». — «Да, сейчас ей было бы трудно. Ну ничего, все будет хорошо, мы тоже без дела не сидим».
— От Митьки Макарьева пар валит, — сказал вслух Берестов, — изучает криминалистику.
— Группы крови, — инженер снова улыбнулся. — Никогда не думал, что кто-нибудь будет так интересоваться моей неблагородной кровью.
Они замолчали, но на этот раз их разделило глухое и неловкое молчание.
— Вы не очень огорчайтесь, если дело не выйдет, — сказал Дохтуров, — вы, кажется, сделали все, что могли.
— У меня было два друга… — глухо сказал Берестов.
«Обоих я чуть было не прозевал. И обоих спасу во что бы то ни стало».
— Я знаю. Но если только это будет в ваших силах, — ответил Александр Сергеевич.
«Во что бы то ни стало», — стиснув зубы, думал Денис Петрович.
В розыске все были в сборе. Макарьев с Борисом сидели в берестовском кабинете над делом Дохтурова. Тут же на диване Ряба чистил наган. Было сильно накурено. Денис Петрович почувствовал огромное облегчение, попав к своим.
— Борис, — сказал он почти весело, — немедленно разыщи своего театрального старикана. Ряба — в больницу за сводкой. А ты, — обратился он к Макарьеву, — садись за изучение этой самой крови. Вот тебе книга — выручай.
— Я и в этих-то бумагах ни хрена не понимаю, — мрачно сказал Макарьев.
«Эх, сюда бы сейчас Водовозова!» — подумал Денис Петрович.
— Давайте обсудим положение, — сказал он, — все зависит от того, какие доказательства представим мы на суд и в какой степени сможем опровергнуть доводы бандитов. Иначе говоря, сейчас все зависит от нас, и только от нас. Пока единственное уязвимое место у них — это выстрел. Бандиты утверждают, что выстрелили в инженера у путей. Поэтому важно на суде (и только на суде, до суда об этом ни слова) выяснить, когда был сделан выстрел, иначе говоря — сколько времени прошло с момента выстрела до появления поезда, машиниста и пассажиров. По показаниям бандитов, должно быть немного, между тем у нас есть медицинский акт, подписанный Африканом Ивановичем, — вот он, — что с момента выстрела прошло не менее полутора часов. Это подтверждает показания инженера о том, что его ранили на болоте, далеко от полотна…
— И вот тут-то, — торжествующе сказал Борис, — тут-то и нужно сказать про кровавое пятно, которое мы нашли. И согласно группе крови…
Берестов помолчал.
— Борис, — сказал он мягко, — такие были дни, я не хотел тебе говорить — больно уж много на нас свалилось всяких бед… Понимаешь, экспертиза показала, что это кровь совсем другой группы и, значит, принадлежит она совсем не инженеру.
— А кому же?!
— Я не знаю — кому.
— Но этого не может быть!
— Увы, это так. Старик, делавший анализ, мастер своего дела, я был у него тогда.
— А не мог он…
— Что ты, честнейший старик. Он сам в отчаянии, он понимает, что от этого зависит жизнь человека, но ничего не может поделать — что есть, то есть. Так что дела у нас обстоят пока не очень важно. А бой будет не на живот, а на смерть: прокурором в наш город назначен Морковин.
Они долго сидели в розыске, занятые каждый своим делом. Потом Борис привел Асмодея, разговор с которым, конечно, сильно затянулся, так как старик не умел разговаривать кратко.
Словом, рабочий день их кончился, когда на улице уже светало. Денис Петрович вышел из розыска и направился к Рябиному дому. Было то безукоризненно умытое утро, когда кажется, что жизнь готова начаться сначала.
Послышались шаги. Он обернулся. По улице шла Кукушкина. За ней на равном расстоянии — не приближаясь и не удаляясь — следовала Нюрка.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Глава I
И вот наступил день суда.
Суд должен был происходить в клубе. Судьи — ткачихи с городской фабрики и один паренек из губсуда — сидели на сцене за столом, где обычно помещался президиум; места сторон представляли собой простые канцелярские столики об одной тумбочке, а скамья подсудимых была действительно скамейкой, сколоченной из мохнатых досок и поставленной к стене.
Стоит ли говорить, что народу собралось очень много, он заполнил не только весь зал заседаний (как мы для простоты будем называть внутренность бывшей церкви), не только все здание, но и почти весь церковный двор. Да иначе и быть не могло. Еще бы: подсудимый был известный и до сих пор уважаемый человек, обвинение же представлено бандитами, которые оказались вовсе не бандитами. Словом, город бурлил.
Много толков было и по поводу судей. Что за человек был парень из губсуда, никто не знал. Зато заседателей знали очень хорошо.
Это были, как говорилось тогда, «выдвиженки», ткачихи с местной фабрики Василиса Степановна, или просто Васена, как называли ее в прядильном цехе, и Екатерина Ивановна, известная на весь город своим утиным носом и многодетностью. Именно потому, что их можно было встретить у колонки за водой или в очереди за постным маслом, особого почтения к ним не было.
— Эти рассудят, — говорили городские скептики.
Вообще казалось странным, что такое сложное дело не перенесли в более высокую инстанцию, а оставили в маленьком уездном городке.