Болотные огни(Роман)
Шрифт:
Расположение сил противника таково: Левка сейчас сидит у «мамы», парни в титовской чайной (все, кроме Карпова, которого по-прежнему нигде не видно). Однако в любую минуту положение может, конечно, измениться: и Левка может уйти, и парни могут прийти к нему домой, что сильно затруднит все дело. Следовательно, действовать нужно немедленно — это единственное, что ему вполне ясно. А как — вот это уже совершенно не ясно.
Мама смотрела на Левку широко раскрытыми глазами.
— Я это на всякий случай, — говорил Левка, — поскольку момент острый, нужно приготовить отступление. Нужно, чтобы, в случае чего, ты смогла бы взять деньги и прочее. Прочее, конечно, много важнее. Сегодня я сам буду там с ребятами. Через часок я выйду, они ждут меня у Титова. Сегодня во что бы то ни стало мне нужно быть там. Вся эта беготня последнего времени…
— У нашего дома все время кто-то ходит, — сказала мама.
— Ну конечно, ходит, — усмехнувшись, ответил Левка. — Неужели ты еще не привыкла к тому, что около нашего дома все время ходят мальчики из розыска. Ходят, щелкают зубами, а ухватить не могут.
Левка встал и слегка потянулся.
— Опасных разговоров кругом много, — продолжал он, — а пробоины в нашем корпусе как будто пока нет.
— Не знаю, — сказала мама. — Этот кавалерист…
— Ну и что же — кавалерист? Что он, в сущности, противопоставил нашей стройной системе доказательств и неопровержимых улик? Нет, пока идет только борьба нервов, а нервы у нас, слава богу, крепкие.
— Кто-то ходит, — сказала мама.
— И даже стучит в дверь, — ответил Левка и пошел открывать. — Странный гость, — сказал он, — входите. Как ты думаешь, мама, кто осчастливил нас своим присутствием? Познакомься, работник местного розыска Борис Федоров. Простите, не знаю отчества.
— Да зачем отчество, — серьезно и смущенно ответил Борис.
Мама застыла в надменном молчании и напоминала сейчас каменное надгробие древней восточной царицы. Одни только серьги, качаясь, выдавали в ней жизнь.
— Здравствуйте, — робко сказал ей Борис, озираясь, куда бы сесть, хотя мама не ответила на его приветствие и никто садиться его не приглашал.
И все-таки он сел на кончик стула, не спуская глаз с мамы, которая не обращала на него ни малейшего внимания. Пауза продолжалась бесконечно долго, становясь неприличной, что, видно, очень развлекало Левку.
— Как сегодня погода? — насмешливо спросил он наконец. — Дождик вас не намочил ли?
Борис ответил не сразу — он не мог оторвать глаз от мамы и маминых серег.
— Да, — сказал он, — то есть нет… погода… нет, не намочил, — и сам рассмеялся.
— Так, — отметил Левка.
— Вы извините, конечно, — продолжал Борис, — только я таких до сих пор не видал никогда. Это, наверно, старинные, еще царские какие-нибудь.
— Мама, — сказал Левка, — ты пользуешься успехом.
Мамины серьги действительно были хороши, огромные, сплетенные из камней и серебра, они дрожали и переливались. Мама повернула голову.
— Царские? — спросила она.
— Ну да, — робко повторил Борис, — наверное, какая-нибудь царица их носила.
Тут только Борис заметил, что серьги дрожат еще и потому, что у мамы еле заметно трясется голова.
Года два назад нечего было и думать о том, чтобы выйти на улицу в таких украшениях, но теперь, когда благодаря нэпу стали появляться роскошные дамы в брильянтах и мужчины в мехах, серьги стали вполне допустимы.
Мама взглянула на сына долгим взглядом, тот ответил ей не менее значительным.
— Охотно верю, — неожиданно быстро повернувшись к Борису, сказала мама, — что вы таких не видали.
— А знаете, видал! У нас в городе года четыре назад клад нашли, — наверно, это Зубкова, богачка такая была…
Борис все более оживлялся, застенчивость его стала проходить, с азартом рассказывал он о богатствах богачки Зубковой.
— Но таких, как ваши, там, конечно, не было, — закончил он.
— Полагаю, — усмехнулась мама. — Эти серьги из рода в род переходили в семье Шереметевых.
Борис широко открыл глаза. «Шереметевы! Вот это да!» — говорил его вид.
— Вы удостоили нас визитом для того, чтобы говорить о серьгах? — спросил Левка, смотря на него в упор. — Или о графах Шереметевых?
— Нет, — глядя на него значительно, ответил Борис, — мне нужно с вами поговорить, но… наедине.
— От своей матери я не имею тайн.
— Но у меня… для меня… В общем, мне нужно было бы поговорить наедине.
— Что-то странно мне ваше желание разговаривать со мною наедине.
Левка задумался. Мама, как прежде, была недвижна. Борис терпеливо ждал. Весь его вид говорил, что он никого не торопит и ни на чем не настаивает.
Как видно обдумав все и придя к решению, Левка сказал довольно резко:
— У меня сейчас нет времени, самое большее полчаса. Я тебя прошу, мама, зайди к Титову и передай Николаю эту записку. Я буду вслед за тобой.
— Ну давайте, — так же резко обратился к нему Левка.
«Все пока идет как по маслу, — думал Борис, — у Титова сейчас облава, милиционеры проверяют документы, и будут проверять до самого утра. Маме придется там посидеть. Да здравствуют серьги, на них ушло минут двенадцать! Теперь все зависит от того, удастся ли вызвать Левку на разговор настолько длинный, чтобы успел подойти Костя с обещанными комсомольцами».
Причины, заставившие Левку согласиться на разговор, были тоже более или менее ясны Борису. Во- первых, Левке было любопытно; во-вторых, должно быть, он полагал, что розыск посылает ему парламентера.
— Только поскорее, — бросил он.
Легко сказать — поскорее: Борис решительно не знал, о чем они будут разговаривать. Он старался обдумать предстоящий разговор, когда шел сюда, — другого времени у него не было, — однако ничего разумного ему в голову не пришло. Лучше всего было бы завести один из тех злых шутовских разговоров, до которых Левка был такой охотник. Он даже вспомнил их встречу v Морковина и Левкину фразу о кофточке и записке. Ну, здесь скажи только слово, Левка так и кинется в этот разговор. Все на свете позабудет. Однако и тогда, по дороге к Левке, и сейчас, глядя Левке в лицо, Борис понимал, что не сможет заговорить о Ленке или о чем бы то ни было, что имеет к ней отношение. Даже мысль о ней здесь, в Левкином логове, была невозможна. И опасна потому, что у Бориса от ярости начинала кружиться голова.