Болото пепла
Шрифт:
Это должно хоть немного разгладить лоб хозяина дома и прогнать мрачные думы. Улыбаясь этой мысли, она поднялась к себе.
Вскоре внизу послышался шум, а потом раздались шаги на лестнице. Значит, мастер и Роза покончили с делами и теперь поднимаются к себе. Хлопнула дверь, а затем ступени снова просели под башмаками. Они прошествовали прямо к ее каморке. Не успела Твила подумать, кому и зачем она могла понадобиться, как дверь резко без стука распахнулась. На пороге стояла Роза, и по ее лицу стало ясно, что пришла она вовсе не благодарить. Твила приподнялась на локте, но встать с тюфяка так и не успела.
– Что это ты удумала, мерзавка! – прошипела Роза и, размахнувшись, кинула в нее чем-то горячим.
Висок
– И не вздумай больше такого выкидывать, – выплюнула служанка. – Гляньте-ка: сыскалась богачка, свечи за так жжет! И дела ей нет, что люди каждый Божий день надрываются, всякий медяк считают. Видать, госпожой прежде жила.
– Прости, Роза, я не хотела…
– Ты и не должна хотеть, – перебила та. – Не имеешь права хотеть. Ты здесь никто, приблудная дворняга. А знаешь, что делают с дворняжками? Пинком отправляют туда, где им и место, – на улицу. – Сказав это, Роза вышла, оставив дверь нараспашку.
Дождавшись, пока она спустится к себе, Твила встала и тихонько притворила дверь. А потом вернулась к тюфяку и трясущимися пальцами нашарила в темноте злополучную апельсиновую корку.
– Я хотела как лучше, – сказала она комочку, запачканному свечным салом, – правда, просто хотела как лучше…
В глаза будто кто-то закапал кипящую ртуть, а потом дал хороший подзатыльник, и теперь она медленно стекала по щекам.
Розу всю просто трясло от негодования. Маленькая дрянь: не успела поселиться в их доме, а уже вовсю хозяйку из себя корчит, имуществом распоряжается. А как попала-то сюда, как попала, прости Господи! Кабы знал кто из соседей, не спешили бы перед девчонкой так расшаркиваться. А сейчас только и разговору в деревне, что о ней, эка невидаль! Не видели они, что в подоле-то принесла, маленькая бродяжка. И личико какое невинное строит. Мастера легко обмануть, да и Охра, видать, дуреет на старости лет, но Розу так просто не проведешь! Нет, будьте уверены: она видит, как та мышиными глазками-то по сторонам постреливает, и ничуть не удивится, если девчонка из какой-нибудь шайки окажется. Втирается в доверие к простакам, высматривает, где бы что стащить, а потом зовет подельников, и добрые люди с перерезанным горлом на том свете просыпаются.
И почему только она все видит как есть! Вот кабы и другие знали… но она дала слово мастеру. Тут Роза задумалась: а коли не от нее, а от кого другого узнают… так, скажем, совершенно случайно? С нее-то какой тогда спрос? Она за других не в ответе…
С этой мыслью Роза повернулась на другой бок и сладко проспала до самого утра. Проснулась она в той же позе, что и заснула.
А тем временем этажом выше Твила ворочалась, скидывала одеяло, снова им накрывалась, клала ногу поверх, убирала, натягивала его до самой макушки, а потом повторяла все заново.
Во сне она шла к насосу на площади, а по бокам струился туман. Вокруг была безлунная ночь, окна в домах не горели, но туман подсвечивал узенькую тропинку, поэтому она не сбивалась с пути. Мутная жемчужная дымка стелилась по низу, колыхалась в проулках между домами и плыла рядом, а позади, стоило пройти, с треском и стоном смыкались дремучие многовековые деревья, отрезая обратный путь. Хоть вокруг не было ни души, Твила постоянно с кем-то говорила и даже спорила. Собеседник – судя по голосу, мужчина – в чем-то ее убеждал.
Наконец она пришла на площадь и взялась за ручку насоса, но тут вдруг заметила, что вместо ведра принесла корзину. Она похолодела – ведь вернуться за ведром она уже не могла, за ней теперь простиралась дремучая чаща. В этот миг мужской голос снова заговорил, и Твила покрылась липким потом, сообразив, что доносится он из принесенной ею корзины. Там на простыне лежал
Она испугалась, безумно, до судорог, и что было сил надавила на ручку насоса – ей хотелось, чтобы он замолчал. Из носика прямо в корзину брызнула темно-вишневая струя. Твила нажимала на ручку до тех пор, пока голос не затих. А поток меж тем начал прерываться и выбрасываться толчками, с чавканьем, как будто внутри что-то застряло. Она нажала в последний раз, посильнее, подставила руки… и все вокруг закрыла тьма.
Глава 8. Об утонченных манерах, купидончиках и пропавших женщинах
Плюм спешил через дорогу. Его разрывало от противоречивого желания: с одной стороны, ему хотелось, чтоб как можно больше народу увидели его костюм (так чертовски он был сегодня хорош!), с другой – было бы лучше, чтоб как можно меньше народа видели, куда он идет. Вернее, даже никто. Ибо в данный момент он торопился, с зажатой под мышкой банкой варенья из потрошков, к жилищу Эмеральды Бэж.
Тут мысли Плюма обратились к ней, и он блаженно зажмурился, из-за чего едва не вляпался в лошадиную кучу посреди улицы. Выругавшись так, как не снилось ни одному извозчику (по правде говоря, изобретение ругательств было его излюбленным досугом, и извозчики хорошо ему платили за то, чтобы выдумал для них тройку-другую новых – щегольнуть перед товарищами), он продолжил путь и снова мысленно вернулся к этой прелестнице. Ох, ну что за плутовка! Чертовка, так ее разэдак!
Сердце екало всякий раз при виде этой финтюльки, выходящей на улицу: такая вся беленькая, чистенькая, в панталончиках (Плюм как-то раз нарочно выплеснул перед ней ведро помоев, чтоб на них поглядеть, – она тогда подобрала юбку). И подол-то юбочки (с тех пор) пришпиленный, чтоб не извазюкать, не то что его Сангрия – эта баба и по свиной куче пройдет, не поморщившись. В общем, чего сравнивать: Эмеральда – настоящая леди.
Вообще-то Плюм уже давно хотел нанести ей визит, а тут и случай удобный подвернулся (у Сангрии руки какой-то бородавчатой дрянью покрылись, так что она носу из трактирной кухни не казала, только стряпала). Ну а если кто из этих мозгляков, что навстречу идут, вздумает проболтаться, уж он-то их! Плюм от злости даже схватил за грудки какого-то пробегавшего мимо мальчишку. Дал затрещину и отпустил.
Наконец, оказавшись перед дверью аккуратного двухэтажного домика Эмеральды, Плюм пригладил волосы (полчаса назад он натер их по моде салом, а потому рука осталась чуть липкой), поудобнее перехватил банку и постучал. Дверь ему открыла компаньонка, она же камеристка и служанка. Девчонка уже давно была им подкуплена. От нее-то он и узнал, что дуры-сестры Крим таскают Эмеральде варенье. Проведав про эту ее слабость, он чрезвычайно обрадовался: девицу-сладкоежку ничего не стоит соблазнить, и опыт у него уже имелся (правда, Сангрия когда-то пала в его объятия всего-то после двух апельсинов и одного лакричного бисквита, но один черт!). Плюм сунул девчонке монету и велел сообщить хозяйке о его прибытии.
Та гнула из себя высокородную девицу, раз прислуживала такой госпоже, и отправилась наверх с выводящей из терпения неспешностью. Века спустя на втором этаже хлопнула дверь. Плюм не вытерпел и, не дожидаясь приглашения, взлетел по лестнице. Из гостиной как раз послышался небесный голосок:
– Что?! Этот ужасный человек? Скажи ему, что меня нет. Нет, постой, что я переехала в другой город! Нет, лучше…
– Это я, сударыня, – громогласно возвестил он, врываясь в комнату. Служанку он при этом очень ловко отпихнул, одновременно заткнув ей рот. – Вот, вышел я, значит, из лавки портного, глядь, а у меня с собой банка варенья! Ну, думаю, раз уж так все одно к одному, чтоб и костюм, и варенье, надобно тогда нанести визит первой леди Бузинной Пустоши, уж она-то оценит.