Большаки на рассвете

Радзявичюс Бронюс

— Вылитый отец, — говорит, глядя на него, Константас.

Раздувая порыжелые усы, хлопочет в овине и другой дядя Юзукаса, Казимерас, смотрит, в порядке ли весы, какие есть гири, с какого сеновала начать.

— Тебе чего здесь надо? — спрашивает Казимерас Юзукаса. — Иди домой.

— Еще чего!..

Юзукас проводит пальцем по черной, покрытой пылью поверхности мотора, где отлиты металлические буквы WT. Что они означают?

Двоюродный брат Юзукаса, сын Казимераса Альгимантас, выжал двухпудовую гирю и стоит теперь, окруженный всеми.

— Дай и я попробую.

— Нет,

надорвешься.

Юзукас чувствует такой прилив сил, что, кажется, горы свернет.

Визгирденок вертится возле мотора, шарит глазами — что бы стащить.

— Выжми эту, — говорит Юзукасу Аугустас Кайнорюс и подкатывает к нему гирю.

Отец его возится с мотором. Аугустас, тот словно из какой-нибудь легенды — голыми руками загнал овчарку Каушпедаса в конуру, а потом, как она ни скулила, вытащил ее оттуда за цепь. Об этом мужики и толковали сейчас.

— Главное не бояться, — рассуждает Константас. — Если хоть чуточку себя выдашь… если только пес почует, что трусишь, накинется — и конец тебе… прыгнет на шею, загрызет.

— Может, оно и так, — соглашается Казимерас — Но что с того? Одно дело знать, другое — уметь.

Константас любит поучать и наставлять. Он старается все понять. Знания заменяют ему смелость, способности — все. Вот и сейчас он крутится среди мужиков, каждому совет дает, каждого окликает.

— Эй, ты, осторожнее! Смотри, обвалится, ногу придавит, — слышится его голос.

Аугустас играет гирями. Тот самый Аугустас, который самых норовистых лошадей укрощает; который нагишом влетает в воду, распугивая стайку купальщиц, только что вязавшую снопы; который, несколько раз перевернувшись в воздухе, ныряет в реку с самого высокого обрыва; Аугустас, который выше всех взлетает на качелях в сосняке Мильджюса.

— А вдруг сломаются?.. Вдруг поскользнешься?.. Попробуй удержись! — воскликнул однажды Юзукас, стоя на опушке леса и глядя, как высоко мелькает над елями голова Аугустаса. Да, так, как Аугустас, никто не может. При одной мысли о качелях у Юзукаса дух захватывает. Сколько ему еще поглядывать на стершиеся заклепки, сколько прикидывать, прочны ли они, и замирать от страха: если сломаются, умрешь на месте. Только Аугустасу все нипочем: слова не скажет, вскочит на качели, раскачается и взмоет вверх. Юзукас не раз, ежась от страха, забирался на качели, но раскачать их так, чтобы перекувырнуться в воздухе, не мог. Ничего не попишешь, надо прямо признаться: смелости у него мало.

Да и силенок не ахти сколько, как он сейчас убедился. Легкие гири, и те едва выжимает.

— Надорвешься, — говорит Константас. — Силы-то кот наплакал.

Юзукас уносит гирю за овин и там, из последних сил, вступает с ней в поединок. Но ничего не выходит. Какой же он слабак! От ярости он принимается пинать ногами сосенки. Если бы мог, с корнем бы их повыдирал.

А там, в овине, звенят смех и голоса… Все встали в кружок, смотрят, как двухпудовая гиря подрагивает в руке Аугустаса. Сам он красный, вены вздулись. Бух! И свинцовая груша падает на землю.

— На, пощупай, — показывает мускулы Аугустас. — Как кость, как железо.

Визгирденок все еще вертится возле мотора.

Поглаживая нагретую гирю, Юзукас вдруг ловит на себе взгляд Аугустаса. Глаза у него стального оттенка, искры так и сверкают в них.

— Не вешай носа, — говорит Аугустас. — Придет и твое время. Маленький я тоже такой был.

— Правда?

Юзукас поворачивает козырек шапки к Аугустасу.

— Немец, — смеется кто-то.

— Ладно, могу и немцем побыть. Прячьтесь.

— Да иди ты, бирюк! Скиландис — вот ты кто.

— Плохой ты человек, Визгирда.

— Заткнись, кому сказано! Молчи, когда я говорю. Держи язык за зубами! — бросает Юзукас фразы, которые слышал от отца.

Не поднимая головы, трудится Кайнорюс, неторопливый, с цепкими руками. Что ни слово — то «знате, знате». Это «знате», как шуршание папиросной бумаги, как пламя немецкой зажигалки, которую он то и дело достает из кармана домотканого пиджака. За это его и прозвали Знате.

Ему нет никакого дела до силищи сына, он не слышит, как стрекочет в овине бойкая, черноглазая дочка Фелиция, которую тискают и лапают все, кому не лень.

Иногда к мальчишкам подкрадывается угрюмая Криступене с изогнутым, как совиный клюв, носом. Шаркает своими ботинками — шарк, шарк.

— Где ведро? Где вода? Я им покажу! Они у меня быстро остынут! А ты чего здесь околачиваешься? — кричит она на пасынка и забирается на сеновал. Бесенок, сущий бесенок.

В другом конце овина смеется Фелиция.

— Гогочет, словно ее раздели, — говорит верзила Аполинарас, глядя, как Фелиция вытряхивает из-за пазухи полову. Грудь у нее высокая и полная. Фелиция ловит взгляд Аполинараса, поднимает глаза. С минуту она смотрит на него не то пытливо, не то призывно. Лицо у нее распаренное, зрачки большие, темные волосы рассыпаны по плечам. Потом она снова отдается упоительному безумию смеха.

— Ой, не могу, ой, задыхаюсь!

Опершись о столб, стоит, кусая губы, Аполинарас. В сосняке топочут и ржут лошади. Тихо, однообразно, спокойно стучит молоток Кайнорюса, — никак не может человек болт открутить.

День-деньской хлопочет Кайнорюс в своей кузне, точит лемехи, подковывает лошадей («С этими подковами и подохнут», так провожает он чалых и каурых, когда подкует. «Если дети ухнали из подков не выдерут», — добавил бы Константас).

Вокруг Кайнорюса всегда полно детей — глазеют, следят, как он расплющивает железо, багровое, вязкое и мягкое, или хватают гвозди, роются в груде лома, и, если кузнец поймает кого за шкирку, тот, как бы прося прощения, бросается раздувать горн или подавать инструмент. Юзукас из кузни никогда ничего не украл. Заметив, как он впился глазами в какую-то железяку, Аугустас сказал однажды:

— Бери, если нужна.

— Нет, спасибо, чего там.

Аугустас понимает Юзукаса. И Альгис понимает, и отец. В доме у Юзукаса скоро устроят бал, отпразднуют дожинки. В старой картофельной яме разведен огонь — пиво варят. Мачеха велела ему подбрасывать поленья, а он примчался сюда, в кузню: хмеля нарвал, дров принес — с него хватит.

Кайнорюс поднимает голову. Где клещи? Где отвертка? Сгинул и Визгирденок.

— Знате, знате, может, ты взял?

Юзукас краснеет.

— Он не возьмет, — заступается за него Аугустас.