Большаки на рассвете
Шрифт:
— Еще скажи!.. — кричит Юозас. И на Альбинаса обрушиваются все ругательства, какие Юозас когда-либо слышал от своих двоюродных братьев. Весь род Даукинтисов бранится его устами. — Еще скажи хоть одно словечко, еще!.. — вопит он.
— Хватит, — удерживает его руку Римантас. — Говорю, тебе, хватит крови. Если я вмешаюсь, еще больше будет. Или, скажешь, мало всыпал своему зятю Казимерас?
Не сказав ни единого слова, Юозас уходит прочь.
Он уже перешел, было, брод, и шагал по лужайке, затопленной лунным сиянием, когда сзади услышал топот чьих-то ног.
— А ну-ка миритесь, — сказал Римантас. — Еще у вас будет время для ссор — не раз перегрызетесь.
— Прости, —
Юозас попытался отмахнуться, но ребята вцепились ему в руки. Какое-то время так и шли — молча, понурив головы.
— Ладно… — Юозас выдернул руки. — Я тебе и на сей раз прощаю. Но мне жаль, что все время так… — и он пожал плечами.
— Думаешь, только тебе так, а мне нет? — разозлился Альбинас. — Но я не такой плохой, как ты думаешь. Поверь.
Я знаю, размышляет Юозас. Кто-то слепой, стоящий над нами, говорит нашими устами, это он все делает по-своему: то сближает нас, то снова разлучает, и порой я как бы вижу его злорадный оскал, слышу его смех. Но как часто этот смех вырывается из твоей глотки, Альбинас.
— Оба вы хороши, — говорит Римантас. — Вечно из-за чего-то цапаетесь, завидуете один другому.
— Может быть… — задумчиво тянет Юозас. — Нас должно было бы объединять то, что разделяет, но так не получается.
— Опять рассуждаешь, как апостол, — говорит Альбинас.
Знаю, думает Юозас. Ты на все наклеиваешь ярлычки. Но старая вражда…
— Ты, наверное, имеешь в виду нашу дружбу? — спрашивает Римантас.
— Нет, это не только дружба. Это что-то большее, это что-то такое, что должно остаться, даже если мы станем врагами.
— Он, должно быть, намекает на самоусовершенствование, — говорит Альбинас.
— И на это. Но твои слова не выражают и десятой доли того, что я хочу сказать. Нам еще не раз придется искать слова.
— Не будь пророком.
Они возвращаются по лужайке, залитой лунным сиянием. Римантас и Альбинас шагают по бокам, Юозас — посередке. Из-под ног выстреливают кузнечики. Заливается соловей. Подле ракиты, закатав штаны, друзья вброд переходят реку. И снова обрыв, мохнатая сосна и облака, повернутые ветром к югу. Сияет усеянный звездами небосвод.
— Может, искупаемся?
— Я — с охотой, — говорит Римантас.
— Разбежишься с этого утеса, и… — Юозас подается вперед.
Луне, видать, давно уже наскучили их позы — насмотрелась она со своих высей на них вдоволь. Смешные пацаны. Чего они хотят? Кто это сказал, что они лучше других, тех, которые были, и тех, которые будут? Кто им вдолбил в головы такую блажь? Видела она детей Эллады, видела детей на Конго, на многоводной Миссисипи, слышала сладострастный шепот влюбленных в оливковых рощах. Да нет, не на что ей тут смотреть, разве что… Но луну обволакивают тучи, невесть откуда налетает ветер, начинает хлестать дождь, сверкают молнии, перекрещиваются, ломаются тут же, у их ног, разлетаясь желтыми искрами.
Я и говорю, думает Юозас, не надо придавать слишком большого значения собственному мнению о себе. В самом деле, кто ты такой? Чем отличаешься от других? Разве ты не один из многих, не один из миллионов? И то, что ты изведаешь, уже миллионы раз испытали другие. Только в собственных глазах ты кажешься таким неповторимым, такой непреходящей ценностью. И для чего-то бережешь себя с таким чрезмерным тщанием. Мы обидчивые, плаксивые крикуны, готовые повсюду искать для себя выгоду, справедливость и смысл. И когда я думаю, какими миллионами единиц нас когда-нибудь будет подсчитывать история, то понимаю всю мелочность того, за что ты, Альбинас, так хватаешься, всю тщету
Мы не умеем ценить того, чем обладаем сейчас, того, что здесь, рядом с нами. Мы все делаем для чего-то более важного, более ценного, для того, что дает плоды не сейчас, а когда-нибудь. Это мы называем целью жизни. А ведь для каждого это слово имеет свой смысл, свое значение. Для многих оно означает ту пору, когда они что-то обретут, когда чего-нибудь добьются. Так мы и проходим мимо жизни. Мы сгибаемся под бременем перспектив и замыслов, мы все откладываем «на потом», на неопределенное время, даже свою жизнь откладываем. Кто мы без заслуг и без успехов? Ласковые, добренькие дети. Смотрим своими удивительно доверчивыми глазами и протягиваем свои аттестаты, характеристики, похвальные грамоты. Тот, у кого их нет, стоит, понурив голову, какой-то загнанный, заранее обреченный, словно ничего важнее этого на свете нет. Мы знаем, что там, куда мы бежим, ничего не найдем. Но все равно стремимся, спешим, рвемся. И некогда нам остановиться, и нет у нас времени, чтобы чем-нибудь полюбоваться. Мы падаем, встаем, и снова бегом, бегом. Я вижу уйму их — циников, ерников, кривляк, пересмешников, не знающих, за что ухватиться, все презирающих, хихикающих, потирающих от удовольствия руки; я вижу уйму людишек с крохотными хитрыми глазками, не в меру любопытных, выколачивающих у кого угодно признание, стремящихся во что бы то ни стало, кого-нибудь поводить за нос, извивающихся, словно бесенята на вертеле. Ах, что за хитрецы! Ах, как сверкают их глаза! Но чему они так радуются, отчего так пыжатся, над кем глумятся? Не над собственной ли тенью, которую они не сразу признали?
Вот какие мысли пронеслись в голове Юозаса, пока он слушал, как хлещет дождь. Дождь полосует дороги, дождь поит высохший суглинок, посевы, и люди, выйдя поутру в поля, увидят их темно-зелеными, увидят словно побитые градом растрепанные деревья и взъерошенные крыши изб.
— Юозас, эй, Юозас!.. — кричит из-за своего соснового укрытия Альбинас.
Юозас и не заметил, как промок до нитки.
— Иди сюда, чего стоишь под дождем, о чем думаешь?
— Гляжу в будущее, — улыбается Юозас.
— Ну и какое оно, это будущее?
— Немножко не такое, как ты себе представляешь.
— И что — я там хожу в отрицательных персонажах?
— Увы…
Загрохотал гром, еще сильнее зарядил ливень.
— Знаешь, а ведь Нийоле к тебе неравнодушна, — после некоторой паузы говорит Альбинас.
— Не до нее мне!
— А ты не отнекивайся.
— А разве я отнекиваюсь?
— Конечно. Ты всё на попятный да на попятный. Все видят, как ты ее глазами ешь. Но и она — чуть что, сразу же — Юозас да Юозас. Пусть Юозас сделает, Юозас принесет. Нравится ей твое имя склонять. Все о тебе с подружками шепчется.
У Юозаса от таких слов голова кругом идет. Римантас прыскает.
— Ты чего смеешься? — спрашивает Юозас.
— Вспомнил рассказ Альбинаса, как ты какой-то ящик тащил: напрягся весь, красный как рак. Альбинас еще сказал: «Это он так для Нийоле старается. Хочет показать свою силу».
— Он только других видит. В других свои странности замечает.
Дождь уже прошел. В лунном свете сияют мокрые деревья. На востоке еще полыхают молнии, однако улетающее облако все больше и больше оголяет небо. В свете зари оно сияет, как изумруд. Гроза теперь гремит над Сантакос. Вскоре мутные ручьи забурлят в Дельте.