Большая книга о разбойнике Грабше
Шрифт:
А через несколько дней в Чихенау состоялось большое судебное заседание.
Народу набилось — яблоку негде упасть. Посмотреть хотели все жители города. Больше часа судья зачитывал все злодейства разбойника. А когда он строго спросил:
— Признаете, что все это совершили вы, Ромуальд Грабш? — разбойник нетерпеливо ответил:
— Черт побери, ну конечно, кто же еще?
Приговор гласил — двенадцать лет тюрьмы. Все аплодировали судье и одобрительно свистели.
— Погодите у меня, — крикнул Грабш, — вот силы вернутся, я вам покажу. Если бы не подвели проклятые мухоморы, не видать вам меня как своих ушей!
— Ясно, — сказал капитан Штольценбрук, —
На одном хлебе и воде никому еще не удавалось окрепнуть. И Грабш не исключение. Он ходил по камере туда и сюда, как тигр в клетке. Он снова разговаривал сам с собой. Он даже говорил с мухоморами:
— Если бы я не ел вас, красные твари, я бы так не ослаб! И разнес бы камеру в щепочки, что это у них за тюрьма? Курам на смех!
Тюрьма действительно была ветхой пристройкой к полицейскому участку, от которого она оттопыривалась, как задний карман на рюкзаке. В ней была одна-единственная камера. Некого было сажать в тюрьму в Чихенбургской округе, кроме Ромуальда Грабша.
Он разговаривал и с носками, которые связала Олли. Иногда он снимал их, прижимал к щекам и называл «любименькие». Но чаще всего он разговаривал с Олли.
— Держись! — говорил он, поднимаясь на цыпочки и высматривая в окошке белеющий вдалеке его заснеженный Воронов лес. — Держись, Олли, и смотри у меня — выздоравливай, хоть и без «Доктора Шнуффеля». Гадюки его у меня отобрали. Но я только поджидаю случая, чтобы сбежать. Я вернусь. Кутайся потеплей и не падай духом.
Рождество в пещере разбойника
А как же Олли? Да, она выздоровела и без «Доктора Шнуффеля» и знала, что приключилось с ее Ромуальдом. Это передавали в новостях. С тех пор она целыми днями не выключала радио, надеялась, что сообщат о побеге. Потому что она была уверена: Грабш воспользуется любой лазейкой, чтобы сбежать. Но через две недели в приемнике сели батарейки, и теперь она слушала только, как шумит лес и как потрескивает огонь. Слух у нее обострился. Она замечала каждый шорох в пещере и каждый раз надеялась, что это Грабш. Иногда, в безветренные дни, она выходила из пещеры размять ноги и повторяла: «Не бойся за меня, Ромуальд. Я справлюсь и одна. Я не вернусь к тете Хильде. Не дождется она. Впрочем, она и не захочет со мной иметь дела. Потерпи! Ты выберешься на свободу. Во всяком случае, мы с тобой можем положиться друг на друга, правда?»
Она все полнела и полнела, и ей даже показалось, что в животе у нее что-то шевелится. Сначала она испугалась паразитов, которых видела в тетином справочнике. Но потом, когда она колола орехи, ей пришла в голову другая мысль.
— Мамочки! — воскликнула она. — Кажется, я жду ребенка!
От радости она совсем потеряла голову, выбежала из пещеры на снег и крикнула во все горло:
— Ромуальд, мы ждем ребенка!
Когда еще немного похолодало, она перестала ходить к ручью за водой, а просто отламывала по утрам сосульки с потолка и растапливала в котле. Все дрова, которые она нарубила осенью, она занесла в пещеру, завесила вход розовым стеганым одеялом, а сама надела шубу госпожи Штольценбрук. И было у нее всего четыре дела: топить печку, есть, спать — и вязать. Она вязала кофточки и штанишки, связала даже чудесный спальный мешочек. Она поддерживала огонь, и он больше не гас. По утрам она ела буковые орешки, в обед — ежевичное варенье, вечером — лесные орехи, и один раз в неделю у нее был разгрузочный день. Ах да, вот еще что: она отмечала дни на календаре. Двадцать третьего декабря она постирала платья и развесила их у огня. Закутавшись в шубу, она подмела в пещере пол и вымела из углов паутину. За пещерой она срубила малюсенькую елочку, поставила ее на стол и украсила одной свечкой.
В канун Рождества она надела свежевыстиранное платье, подкинула в огонь толстое полешко, зажгла свечу, закопалась в листвяную постель и стала смотреть на маленькое пляшущее пламя. Незаметно она запела «Рождество Христово, ангел прилетел…»
— и подумала о Грабше. Она так соскучилась по нему, что вдруг набралась решимости, вскочила с постели и обула ботинки.
— Мне сейчас все равно, — громко объявила она. — Мне надо к нему! А может быть — может быть, меня посадят прямо к нему в камеру?
Снега насыпало по колено. Каждый шаг давался Олли с трудом. Она дошла до болота. Его тоже засыпало снегом, и Олли не понимала, куда ступить, чтобы перейти на ту сторону. А проверять, достаточно ли промерзла трясина, чтобы по ней ходить, она не решилась. Поэтому она развернулась, доковыляла до пещеры, упала на кучу листьев и накрылась шубой с головой.
Приковать его к снежному плугу!
Грабшу больше повезло в канун Рождества. В камере у него было тепло и сухо. Капитан Штольценбрук, на Рождество всегда благодушный, послал подчиненных спросить, какую еду разбойник желает на праздник.
— Пол-оленя на вертеле, — ответил Грабш, не задумываясь. — С салатом и кнедликами. И на десерт торт с кремом.
Нагловатый заказ, подумал капитан полиции и дал разрешение на жаркое из кролика и шарлотку. Грабш, конечно, не наелся, но подкрепился достаточно, чтобы сразу после еды разогнуть прутья решетки и выглянуть на улицу.
Окно все равно было слишком маленькое, он бы в него не пролез. И ему пришло в голову пробить потолок. С потолком перекосилась и треснула крыша. Дьявольский грохот! Тотчас в камеру сбежались трое полицейских, а Грабш уже выбирался по обломкам на крышу тюрьмы.
Подняли общую тревогу, разбойника за ноги стянули на пол, а потолок и крышу починили в спешном порядке. Грабша в наказание опять посадили на хлеб и воду. А капитан Фолькер Штольценбрук пригрозил:
— Я вас заставлю слушаться, да я вас!..
— А не дождешься, — отвечал Грабш.
Недели тянулись. Разбойник мерил шагами камеру и думал о своей Олли. На улице лежал снег. На окне за решеткой наросли длинные сосульки.
— А если бы мне дали оленя на вертеле, — вздохнул он, — я давно уже был бы дома.
В конце января снег валил три дня и четыре ночи — над Чихенбургской округой разыгрался буран. Когда погода наладилась, жителям пришлось прокапывать ходы сквозь сугробы. На улицах завалило и машины, и витрины магазинов. В школе отменили занятия. Объявили выходной на фабрике «Труд и Спрут», и ни один магазин не работал. Бургомистр велел чистить улицы специальным бульдозером. Но у того барахлил мотор. Пришлось всем мужчинам браться за лопаты. Улицы были длинные и широкие, уборка двигалась медленно, а мороз только усиливался.