Большая расплата

Пенни Луиза

Арман глубоко вдохнул и с силой выдохнул. Словно долго задерживал дыхание.

— Я вспомнил, как ждал папу с мамой. Сидел на диване на коленках, животом на спинку. Смотрел в окно. По телевизору шёл Бэтман. Я и сейчас слышу главную музыкальную тему фильма.

Он тихо запел — та-да, та-да, та-да, та-да — и Рейн-Мари представила маленького мальчик, который всегда ждал возвращения папы с мамой.

Который просыпался, когда они на цыпочках пробирались к нему в спальню, чтобы поцеловать перед сном.

Который всегда находил в холодильнике

конфету в виде тщательно выполненной фигурки, завернутой в фольгу. Он думал, что это мама делает для него такие фигурки. И даже тогда, когда позже всё говорило в пользу незнакомца из ресторана, что готовит лебедей, корзинки и лодочки с угощением внутри, Арман продолжал цепляться за уверенность, что это его мама делала всё сама. Для него.

Насколько знала Рейн-Мари, он и сейчас продолжал в это верить.

— Бэтман, — выдохнул Арман. — Я увидел свет фар, но знал, что это не они. Было слишком рано. Да и фары светили как-то не так. Потом увидел двух мужчин, шедших по тропинке. Но я не испугался. Я решил, что это просто пришли гости.

Рейн-Мари взяла его за руку. Она уже слышала эту историю однажды. Лишь однажды. Когда они только начали встречаться, когда они поняли, что любят друг друга. И он захотел, чтобы она узнала.

О родителях он заговаривал часто, вспоминая истории к случаю, на праздники или выходные. Но лишь второй раз за их совместную жизнь он рассказывал ей об их смерти.

Морщинки обозначились вокруг его глаз и губ.

— Мне было очень любопытно, кто эти незнакомцы. Прозвенел дверной звонок и моя бабушка, выйдя из кухни, открыла дверь.

Морщинки пропали. И на мгновение перед Рейн-Мари предстало гладенькое личико девятилетнего мальчика. Одетый в пижамку, он стоял на диване.

— Она повернулась ко мне, и когда я увидел её лицо, то все понял. Их больше нет.

Они посидели в тишине, не нарушаемой даже тиканьем часов, отмеряющих бег времени. Может, несколько секунд, может, минуту. Час. Десятилетия.

— Бабушка старалась облегчить мою боль, но едва справлялась со своим собственным горем. Именно Мишель тогда помог мне. Он всё время был рядом. Это он вытащил меня на улицу после похорон, чтобы сыграть в «Короля замка». — Арман улыбнулся. — Наша любимая игра. Он всегда выигрывал. «Я король замка тут, а ты грязный плут», — тихо пропел Арман. — Я тогда был плохим собеседником. Неделями я просто угрюмо скитался. И Мишель ни разу не бросил меня. Не стал искать компанию повеселее. Хотя мог бы. Я так скучаю по нему. И скучаю по родителям.

Рейн-Мари крепче сжала руку мужа.

— Полю Желине не стоило поднимать эту тему. Это жестоко.

— Прошло почти полвека.

— Не было никакой необходимости, — возразила она, и задумалась о настоящей причине, побудившей Желину рассказать кадетам о смерти родителей Армана.

— Я вот сидел тут и размышлял о папе с мамой, но не столько о том, что я по ним скучаю. Я размышлял о том, каково это — быть родителями вот этих мальчишек. Одно дело — потерять отца с матерью, но ты только представь… — Он замолчал и весь подобрался, чтобы произнести немыслимое. — Потерять Даниеля. Или Анни…

Он снова взглянул на мальчишек в витраже.

— Ты заметила их имена? Не Роберт, но Роб. Не Альберт, а Берт. Тут даже парень с именем Гидди. Настоящие имена, какими их называли родители, когда звали ребятишек к обеду. Или какие выкрикивали их друзья во время игры в хоккей. Некоторые потерялись. Пропали без вести. Исчезли навсегда. Их родители никогда не узнали, что с ними случилось. И погрузились в вечное ожидание.

Он глубоко вздохнул.

— Потерять папу с мамой страшно, но я вот тут сидел и думал, насколько мне повезло — я хотя бы знаю, что с ними произошло, и мне уже можно не ждать. Некоторые из их родителей так и не узнали.

Рейн-Мари опустила глаза на его крупные руки и собралась с мужеством, чтобы задать вопрос.

— Арман?

— Oui?

— Кто эта студентка? Амелия? В ней что-то особенное, так?

Сердце Рейн-Мари сильно застучало. Но она зашла слишком далеко, и нет пути назад. Она понимала, что теперь можно идти только вперёд.

Арман посмотрел на неё с такой тоской, что она пожалела о спрошенном. Опасаясь теперь уже не за мужа, но за себя.

Арман бы никогда … Амелия не может быть…

— Патрон?

Рейн-Мари почувствовала себя женщиной, спасшейся от виселицы, но не благодарной за это. Кто знает, хватит ли у неё мужества спросить ещё раз?

Она ощутила, как внутри закипает ярость.

— Простите, вторгаюсь, — извинился Оливье.

Ему были видны их затылки, но никто не торопился повернуться к нему и он нерешительно застыл в проходе.

Рейн-Мари перестала всматриваться в лицо мужа, опустила глаза и стала считать.

Un, deux, trios …

Пока не почувствовала, что может взглянуть на Оливье без желания наорать на него.

… quatre, cinq …

Оливье остановился в нескольких скамейках от них. Не знал, как поступить дальше. Ни один из них не повернулся к нему. Не дал понять, что заметил его.

— У вас всё в порядке? — спросил Оливье, склонившись к ним. Гамаши замерли, словно восковые статуи.

— Да, всё отлично, — выговорила Рейн-Мари, впервые прочувствовав, что название томика стихов Рут «Я чувствую себя ОТЛИЧНО» не вполне шутка.

— Уверена? — уточнил Оливье, подвигаясь ближе.

Арман с улыбкой на лице обернулся.

— Мы просто разговаривали о солдатах.

Оливье посмотрел на окно, затем уселся через проход от них.

— Не уверен, что мне стоило идти за вами, однако, хм, это странно. То, что произошло в бистро. Как этот офицер КККП обращался с тобой? Что он говорил?

Арман вскинул брови и улыбнулся.

— Со мной обращались и похуже. Ничего. Это просто часть так называемой полицейской манеры общения.