Большая скука
Шрифт:
– Не бойтесь. Я никогда не увлекался скульптурой, а пластическими операциями тем более.
Мы дошли до поворота к отелю «Кодан». Тут Грейс останавливает меня.
– Не желаю идти в номер, где нас будут подслушивать. Пойдем куда-нибудь в другое место.
– Куда «в другое место»?
– Все равно куда… На берег моря или в парк.
«Похоже, в этом городе парки находят довольно широкое применение», – говорю про себя. А вслух произношу другое:
– Ладно, давайте возьмем такси. Я только вчера снял небольшую квартиру. А поскольку сегодня воскресенье, то
Через полчаса мы уже в моей новой квартире; это старая и довольно запущенная мансарда. Однако Грейс, кажется, нисколько не удручена убогой обстановкой.
– Это мне напоминает студенческие годы. Господи, какая была бедность и как спокойно жилось!
– Очарование беззаботных дней.
– Скажите: очарование дней без Сеймура.
– Этот человек стал для вас чем-то вроде навязчивой идеи.
– Скоро он станет тем же и для вас.
– Я все еще не принял решения, Грейс.
– А! Вы все еще верите, что имеете право на свое собственное решение?
Фраза несет в себе довольно-таки обескураживающую иронию, но я невозмутим и спокойно исполняю роль гостеприимного хозяина:
– Что будете пить?
– Ничего. И перестаньте, ради бога, суетиться. Лучше посидите.
Я покорно опускаюсь в продавленное кресло, в столь позднее время я и сам не горю желанием хозяйничать. Предчувствуя, что разговор принимает серьезный характер, закуриваю, чтобы отогнать сон.
– Быть может, вы рассчитываете, воспользовавшись самолетом или поездом, удрать в последний момент? Но вы даже понятия не имеете о теперешнем расписании, Майкл. Вы с глупым видом торчите на перроне вокзала, от которого больше не отойдет ни один поезд. Последний, тот, спасительный, отбыл сегодня во второй половине дня. А другие не предусмотрены, поверьте мне.
– Зря вы меня пугаете, дорогая, – отвечаю, едва сдерживая зевоту. – Ни на каком перроне я не торчу и ни о каком поезде не мечтаю. Мне пока что и тут неплохо. Особенно после того, как удалось заполучить эту романтическую мансарду.
– Тогда о каком своем решении вы толкуете? Вы наивный ребенок – весь во власти Сеймура, а все еще говорите о каком-то своем решении!
– Но ведь и вы мне кое-что обещали, не так ли?
– Да. Не задумываясь над тем, как я рискую, доверившись вам.
– Тогда беспокоиться не о чем. Одно предложение мне сделал Сеймур, другое – вы. Разве это не роскошь – иметь такой выбор при нынешних ограниченных возможностях человека?
Женщина пытливо смотрит на меня своими холодными сине-зелеными глазами, как бы силясь понять, что кроется за моими словами. Потом устало говорит:
– Все же дайте мне что-нибудь выпить.
8
Копенгаген – город красивый. Но у любого города, даже у самого красивого, есть свои задворки. Почему я поселился на таких задворках, это вопрос особый.
Положив на столик только что купленные булочки, я приподнимаю крышку кофеварки, чтобы посмотреть, как там сочится кофе. Оказывается, деликатный процесс уже закончился. Дымящаяся жидкость распространяет аромат; судя по
Насколько я помню, в искусство приготовления кофе меня посвящала Франсуаз. Это было на уютной вилле в окрестностях Афин, где американцы в свою очередь посвящали меня в искусство шпионажа. Справедливости ради я должен признать, что в значительной мере своим воспитанием я обязан противникам. Одни преподавали мне тонкости шифровки и дешифровки, другие – приемы двойной игры, третьи – манеры, четвертые – идеи буржуазной социологии. И все это безо всякой корысти, с единственным намерением – наставить меня на путь истинный, то есть сделать предателем.
Допивая кофе, я гляжу в чердачное окошко. Унылый вид, открывающийся перед моими глазами, не в состоянии скрасить даже летнее солнце, которое, как это ни удивительно, уже второй день светит над этим северным городом. За домом простирается поросший травою пустырь, пересеченный железной дорогой, которая, судя по ржавчине на рельсах, не используется уже многие годы. На пустыре темнеют два заброшенных барака, а за ними полуразрушенная ограда, возле которой громоздятся кучи железного лома. Дальше виднеется помпезная вывеска гаража, где я имел счастье взять напрокат прадедушку теперешних «волво». Справа, чуть покосившись, торчит, словно старческий зуб, высокая ветхая постройка. На ее слепом фронтоне еще сохранились остатки какой-то старой рекламы. Если судить по единственно знакомому мне слову, намалеванному огромными буквами, – это реклама сберегательной кассы.
Неизвестно почему, польза от сберегательных касс чаще всего рекламируется в бедняцких кварталах, то есть среди той части населения, которой не до сбережений. Никто не убеждает богачей в пользе бережливости. Банкиры, видимо, считают, что если какой-то слой населения живет в бедности, то это происходит лишь от неумения беречь деньги. Или, может быть… Впрочем, это не моя область. Банки и кассы меня теперь совсем не занимают. Меня занимает другое. В кофейнике еще довольно много кофе, и, так как угощать мне, вероятно, никого не придется, я наливаю себе вторую чашку.
Грейс ускользнула от меня рано утром и так тихо, что я даже не заметил. Лишь легкий запах духов все еще витает в мансарде, как бы напоминая мне, что, кроме этого мира тонущих в копоти пригородов, ржавого железа и захламленных пустырей, существует и другой мир – мир «Шанель» и «Кристиан Диор», асфальта и неоновых огней, метрдотелей и дорогих ресторанов.
Излишнее напоминание. Как в одном, так и в другом мире я в одинаковой степени чувствую себя пришельцем, и если сегодня я тут, то завтра там, и не потому, что мне так хочется, а по необходимости. Иной раз мною овладевает чувство, что своего собственного мира у меня нет, что я передвигаюсь не в мирах, а в узких промежутках между ними, обреченный вечно патрулировать на этой узкой полоске, именуемой «ничейной землей», что мое призвание не жить, а уцелеть, не творить, а предотвращать.