Большая скука
Шрифт:
– Вы знаете, Майкл, меня все время не покидает чувство, что вокруг все рушится; протяну руку к чему-либо – и оно рассыпается в прах, словно в каком-то кошмаре: идеалы, в которые верил, любовь, которую ощутил, женщина, которую воспитал, встретившийся мне друг – все распадается в прах… Жизнь напоминает какой-то шабаш призраков, которые сразу же рассеиваются, стоит только приблизиться к ним…
Хмурое лицо Сеймура исказила не то боль, не то горечь.
– Все зависит от того, как вы приближаетесь… С каким чувством… От вас исходят опасные
– От меня? А с вами такое не случается? Вы познали веру, любовь, дружбу? Только давайте без лекций, скажите прямо: познали?
– И что из этого, познал я или не познал? Может ли служить доказательством какой-то единичный случай – счастливый или несчастливый?
– Не хитрите. Либо ответьте прямо, либо молчите.
– Во всяком случае, я постиг одно, Уильям: что есть верный путь. Твердый путь, который не рушится у тебя под ногами, с которого ясно видна цель, на этом пути встречаешь только близких людей: с одним поравнялся, другие тебя обгоняют, но они тут, рядом, не рассеиваются, когда к ним приближаешься.
– Слова, слова… – прерывает меня Сеймур. – Как всегда, одни слова… Впрочем, в ваших словах я нашел ответ. Вы испытываете ту же пустоту, мою пустоту, но вы боитесь увидеть ее и в страхе пытаетесь заполнить ее словами.
– Пусть будет так, если это вас устраивает.
– А вы убеждены, что это не так?
– Нет. И поскольку вопрос ваш не прост, чтобы мы не обманывали друг друга, я скажу прямо: бывают моменты, когда я тоже испытываю чувство пустоты. Но у меня нет никакой необходимости скрывать это от самого себя. Вы прекрасно понимаете, что человек не в состоянии скрывать от себя вещи, причиняющие ему боль. Как их скрывать, когда тебе больно? Только для меня подобное состояние – вещь случайная, болезненное состояние в целом здорового человека, живущего здоровой, наполненной жизнью. А у вас наоборот.
Сеймур молча смотрит на меня задумчивым взглядом. Затем снова закуривает и тянется к виски.
– Если это сказано искренне, вы действительно счастливый человек, Майкл.
– Хотите сказать, «глупый».
– Я не собираюсь говорить именно так, но…
– Но почти. Быть может, вы правы. У меня действительно нет ни навыка, ни умения без конца перемалывать в мыслях всевозможные вопросы бытия.
– Верно, отвратительная привычка, – неожиданно соглашается американец.
– Почему? Мне кажется, эта привычка доставляет вам удовольствие.
– Только в том смысле, что помогает мне убивать скуку. Иные, нервничая, грызут ногти, а я думаю. Увы, думать куда опаснее, чем грызть ногти. И если бы думание доставляло удовольствие, я бы постоянно утопал в блаженстве. Мышление всегда анализ, а анализ – рассекание, умерщвление, то есть разрушение источника удовольствия. Если вы сядете и начнете думать о том, какие микроорганизмы копошатся в этой сигарете, какое гниение происходит в ней, вам ни за что не захочется подносить ее ко рту. Разве не так?
– Цель вашего мышления не познание вещей, а их уничтожение.
– Почему? Напротив! – Сеймур великодушно машет рукой.
Но так как я замолкаю, он спешит заметить:
– Ваши попытки убедить меня абсолютно безуспешны, Майкл, и все же, должен признаться, ваши суждения доставляют мне истинное удовольствие, быть может, именно своей грубостью и наивной уверенностью. Это меня освежает, побуждает снова пересмотреть некоторые истины, которые я давно установил и которые мне давно опротивели. Конечно, горькие истины останутся истинами, но в данный момент ваш оптимизм действует на меня тонизирующе.
– Мерси.
– Я это говорю не для того, чтобы вас поддеть. Просто-напросто мы с вами устроены совершенно по-разному, и меня лично это нисколько не задевает. Я сделаю еще одно признание. Эти два дня я сознательно с вами не встречался, чтобы установить, будет ли мне вас недоставать. И установил, что да!
Сеймур делает знак кельнеру, тот кивает в ответ.
– Я с самого начала подозревал, что вы встречаетесь со мной только из дружеских побуждений, – говорю я.
– Не только. Ни одна из наших встреч, в том числе и настоящая, не явилась результатом одних только дружеских чувств, и, как вы, вероятно, сами заметили, меня трудно причислить к сентиментальным натурам. Однако это не мешает нам испытывать дружеские чувства. По крайней мере о себе я могу это сказать.
– У меня нет причин сомневаться в ваших словах. Однако то, что вы недавно сказали относительно доверия в нашем деле, по-моему, в той же мере касается и дружбы. И она должна оставаться в определенных границах.
– Не отрицаю, – кивает Сеймур.
После чего без всякой связи спрашивает:
– А меня не хотите пригласить в свою новую квартиру? Или она только для дам?
– Было бы желание. Правда, она в одном стиле с моей машиной… Полное убожество, не то что ваши палаты.
– Тогда добро пожаловать в мои палаты. У меня десять комнат, восемь из них мне ни к чему. Машин тоже можете иметь сколько пожелаете. Впрочем, оставим это.
Последние слова вызваны появлением кельнера. Сеймур велит ему принести две бутылки «Джона Крейби» и упаковать их и за все рассчитывается сам.
– Надеюсь, двух бутылок нам хватит. Вы знаете, я не люблю пьянства, но порой напиваюсь до чертиков, чтобы еще больше его возненавидеть. А лед в этой вашей мансарде найдется?
– У вас совершенно неправильное представление о моей мансарде, раз вы задаете подобные вопросы.
– Ладно, обойдемся холодной водой. Раз уж человек решил напиться, такие пустяки ему не помеха.
– Может быть, поедем на моей таратайке, я знаю, как ехать, – предлагаю я, когда мы, снабженные бутылками, выходим на улицу.