Большая судьба
Шрифт:
– Рад, весьма рад, видеть вас, но извините, спешу на лекцию.
– Разрешите мне присутствовать на ней?
– попросил Аносов.
Академик с минуту поколебался, о чем-то раздумывая, потом саркастически улыбнулся и сказал:
– Но я буду сегодня читать о знакомом вам предмете - о булатах...
Что это, случайность или Гесс решил сделать для него приятное? Инженер робко вошел в аудиторию и сел на заднюю парту. Химик взобрался на кафедру и монотонным голосом стал говорить о булатах. Он тщательно перечислил все попытки западноевропейских ученых открыть способ изготовления
Павел Петрович густо покраснел, руки стали потными от волнения. Вот-вот сейчас академик произнесет его имя и подробно расскажет о златоустовских мастерах...
Однако лицо химика было отчужденным и скучным. Он ни одним словом не обмолвился о русских булатах. Слушатели с удивлением оглядывались на Аносова. Некоторые из них стали нарочно громко чихать, кашлять, наивным путем выражая свое недовольство профессору. Гесс поднял злые глаза и резко бросил:
– Вы мешаете мне!..
Никогда во всю свою последующую жизнь Аносов не чувствовал такой сильной душевной боли, как в эту минуту. Наглый, самоуверенный иноземец презрительно игнорировал русских людей. По блеску глаз, по учащенному дыханию, по лицам кадет Павел Петрович угадывал, какие благородные чувства обуревают юных слушателей. Они были возмущены высокомерием академика, и только жестокая николаевская муштра заставляла их молчать.
Когда Гесс сходил с кафедры, к нему подошел Аносов и протянул свою "волшебную полоску":
– Я хочу показать вам сплав лучше тех, о которых вы только что говорили.
Академик взял пластинку и заносчиво ответил:
– Я должен прежде всего испытать вашу сталь, чтобы сказать свое слово! Впрочем, вам, очевидно, неважно мое мнение. Вы ведь не посчитались с мастерством золингенцев. Между тем...
– Я ничего плохого им не сделал, - поняв намек, вежливо ответил Павел Петрович.
– Справедливость требовала...
– Хорошо, я поручу химический анализ господину Илимову!
– не дослушав Аносова, снисходительно согласился Гесс и, слегка кивнув головой, удалился из аудитории...
Илимов добросовестно отнесся к поручению и, не скрывая своих чувств, написал свой отзыв быстро и решительно:
"Достаточно было испытать некоторые качества полоски, чтобы убедиться в достоинстве булата: она сгибалась без малейшего повреждения, издавая чистый высокий звон".
Академик нахмурился, но ничего не сказал своему помощнику...
Генерал Чевкин попросил Павла Петровича прочесть лекцию о своих опытах. Взволнованный и побледневший, Аносов вошел в большой зал, заполненный слушателями и горными инженерами. Он никогда не видел такой внимательной аудитории, не читал лекций, но сейчас понимал, что нужно рассказать о своих опытах. Постепенно он разгорался и со страстностью рассказывал о своих тяжелых неудачах. Лекция об исследованиях, которым он посвятил годы, показала слушателям, как широк кругозор этого образованного русского инженера.
Генерал по-юношески зааплодировал Аносову.
– Вы - гордость наша! Спасибо за русский булат!
– говорил он, сердечно пожимая руку Павла Петровича.
Сотни восторженных
К Павлу Петровичу подошел академик Кумпфер.
– Вы настоящий ученый!
– сказал он.
– Меня очень интересует один вопрос, а именно - магнитные свойства булата. Это весьма важно для науки!
Аносов признался Кумпферу:
– Мною написана книга о булатах.
– О, совсем хорошо! Буду счастлив читать вашу рукопись, - потеплевшим голосом сказал академик.
Наполненный до краев радостью, Аносов покинул Горный корпус и весь вечер, счастливый и довольный, бродил по улицам города...
Он ждал приема у министра, а пока по заданию департамента горных дел работал над урочным положением. Помня об обещании физику Кумпферу, Павел Петрович отнес ему рукопись "О булатах".
Академик прочел сочинение и пожелал дать о нем свое мнение, которое непременно хотел видеть напечатанным вместе с трудом Аносова. Отзыв был лестный, и горный инженер отнес рукопись к редакцию журнала...
Между тем время уходило в повседневной суете, а министр всё не принимал Аносова. Занятый финансами, он уклонялся от приемов. В свободные часы Аносов присматривался к окружающему. Петербург резко изменился, неузнаваемы стали люди. В столице всё шло по желанию императора. Царь Николай любил только военное и военных - фрунт, парады, пышный мундир, высокий воротник, застегнутый на все крючки, блестящие пуговицы. Военная выправка и руки по швам тешили его глаз. Всюду преобладала форма, которая распространялась почти на всех; неправильно скроенная ливрея лакея или дамская шляпка на голове купчихи или мещанки вызывали вмешательство полиции. Казарменность, грубое фанфаронство наблюдались на каждом шагу.
Неожиданная встреча с министром произвела странное впечатление на Аносова.
Однажды Павел Петрович прогуливался по Зеркальной линии Гостиного двора. Вдруг кто-то рядом прошептал:
– Канкрин, сам Канкрин идет! Смотрите...
Навстречу шел высокий сухой старик в генеральской форме. Своим странным одеянием - теплой шинелью, треуголкой с султаном из белых перьев, зеленым шелковым козырьком-щитком над глазами - он вызывал улыбки прохожих. Инженер удивленно посмотрел на министра. Взоры их скрестились.
– Ты, голубчик, из горного департамента? Подойди-ка сюда, любезный! предложил Канкрин.
Павел Петрович вытянулся и отрапортовал:
– Корпуса горных инженеров полковник Аносов, ваше высокопревосходительство.
– Как? Тот самый, из Златоуста?
– вдруг изумился министр и повеселел: - Ты здесь... Зайди-ка завтра ко мне, сударь!
– Он протянул Павлу Петровичу сухую костлявую руку и удалился, шаркая большими ногами...
Подошли дни, которых так жадно ждал Аносов, - вот-вот наступит настоящее признание его трудов. "Горный журнал" принял к опубликованию его научную работу "О булатах". В академических мастерских Генгерсоном были произведены опыты над аносовской сталью. Она оказалась настолько крепкой и твердой, что с успехом применялась для обточки теодолитовых осей, тогда как ранее эта операция требовала алмаза.