Большая восьмерка: цена вхождения

Уткин Анатолий Иванович

На трибуне Шеварднадзе оценил требование Горбачева в отношении новых полномочий как «грядущий приход диктатуры. Никто не знает, какой будет эта диктатура и каким будет тип диктатора…. Я хочу сделать следующее заявление: я ухожу в отставку…Это мой долг как коммуниста».

Выйдя на трибуну Дворца съездов, Горбачев сказал, что его более всего обидело то обстоятельство, что Шеварднадзе не оповестил о своем решении его. Горбачев может только осудить выходку Шеварднадзе и манеру, в которой она была сделана. Он высмеял «страхи перед диктатурой» — «У меня нет о ней сведений». Мэтлок считал, что драматизм происходящего требовал своего Шекспира. С точки зрения американского посла, Шеварднадзе «достиг блестящих успехов во внешней политике

перестройки». Призванный к американскому послу помощник Шеварднадзе Сергей Тарасенко сообщил, что его босс рассматривал возможность ухода в течение года. Его возмутило отсутствие поддержки со стороны Горбачева, когда военные начали критиковать его договоренности с Западом. Речь шла о Договоре по обычным вооруженным силам в Европе, о возможности перемещения обычных вооруженных сил за Урал. Конечно же, июньский Договор об обычных вооруженных силах в Европе потряс многих, как военных, так и невоенных. Шеварднадзе был жестко нелюбим высшими военными авторитетами за свою небрежную и легкомысленную готовность сделать «приятное» западным партнерам за счет своей страны.

Американцы интересовались прежде всего тем, о каком заговоре говорил Шеварднадзе. Выяснилось, что ни о каком конкретном он не говорил, он имел в виду общую атмосферу в стране, когда казалось, что Горбачев поворачивает вправо.

Бейкеру сообщили об уходе Шеварднадзе в половине шестого утра. Госсекретарь немедленно позвонил в Москву, но Шеварднадзе не подходил к телефону. Они поговорили чуть позже, и Шеварднадзе согласился не оставлять свой пост во время февральской встречи Горбачева — Буша. Буш и Скаукрофт увидели в происходящем «попытку Горбачева найти путь посреди — между «реформаторами и реакционерами, словно такой путь существует». Буш из Кэмп-Дэвида звонил очень многим, но Горбачева среди его собеседников не было очень долго. И все же Скаукрофт убедил его сделать звонок в Москву. Президенты говорили тринадцать минут, ограничивая себя пожеланиями счастливого Нового года.

Посол Бессмертных написал министру от руки: «Дорогой Эдуард Амвросиевич, я предлагаю вам забрать назад ваше заявление. Это было бы лучше для нашей внешней политики и для всей международной ситуации. Я в этом твердо уверен. Держитесь за ваш пост. Саша».

На той же трибуне, где стоял Шеварднадзе, глава КГБ Крючков 22 декабря обвинил западные разведки в попытках осуществить коллапс Советского Союза. Он признал вероятие кровопролития в расстроенной стране. Конкретно в текущий момент речь шла о предотвращении создания Молдавией своей собственной армии. На Днестре складывалась грозовая ситуация.

25 декабря 1990 г. Съезд народных депутатов одобрил расширение президентских полномочий Горбачева; он согласился с необходимостью проведения национального референдума по вопросу о Союзном договоре. 27 декабря под давлением Горбачева вице-президентом во втором голосовании был избран выдвинутый Горбачевым Янаев.

Накануне 1991 года Буш и Горбачев обменялись посланиями. Горбачев посчитал нужным послать президенту Бушу-старшему специальное письмо с уверениями, что никакого изменения во внешнеполитичском курсе не произойдет³²⁶. Горбачев назвал 1990-й год как «один из самых тяжелых в нашей истории». В этом году противостояние в Европе сменилось полным американским преобладанием. Шеварднадзе уведомил американцев, что изменения курса в отношении Соединенных Штатов не предвидится. Американцы поверили в это, когда узнали тремя неделями позже, что на пост министра иностранных дел назначен хорошо им известный посол СССР в США Александр Бессмертных.

Президент Буш посчитал нужным позвонить Горбачеву в первый день нового года. Они обсуждали ход переговоров по стратегическим вооружениям и ситуацию в Персидском заливе. Государственный секретарь Бейкер 4 февраля 1991 г. послал Шеварднадзе (еще временно занимавшему свой пост) соображения о проблемах стратегических вооружений. Контроль над вооружениями и операция в Персидском заливе затмили все прочее.

Но более существенным уже было следующее. Еще в 1989 г. Брент Скаукрофт тихо создал специальную группу по наблюдению за национальными проблемами в Советском Союзе. Он дал инструкцию ветерану ЦРУ Роберту Гейтсу «взять на себя функции наблюдателя за Кремлем, сдуть пыль с магического шара предсказаний и начать задавать себе вопросы о различных вариантах возможного кошмара»¹²⁷. Гейтс создал два межведомственных комитета; первый возглавил он сам, второй — Кондолиза Райс. Самым главным был вопрос о будущем советских ядерных сил. ЦРУ знало о механизмах сдерживания попыток завладения этим оружием посредством сложных кодов и идентификационных приспособлений.

Американцев больше волновала возможность овладения тактическим ядерным оружием некими региональными национальными деятелями, способы использования которого были гораздо проще. Что же касается общей оценки «антисецессионного» курса Горбачева в Прибалтике и повсюду, то 24 января 1991 г. ЦРУ давало такую оценку: «Горбачев начал конфликт без явственно просматриваемой программы и с малоощутимыми шансами на успех. Едва ли ему удастся избежать расплаты за процесс, который он сам же и начал и главной жертвой которого он, вероятнее всего, и будет»³²⁸.

Американская разведка уже тогда определила то, чего советские либералы не желали (и не желают) признавать долгие годы — тогда и потом. Роберт Гейтс «Ежедневная жизнь во многих отношениях была счастливее при старом сталинском режиме. В будущем русские оценят либерализацию как хаос. Чем дальше зайдет Горбачев, тем сложнее будет для последующего лидера, более решительного и более умелого, чем Горбачев, призвать население снова помогать проводить реформы». Найдите либеральный мыслительный центр в России, оценки и выводы которого хотя бы немного напоминают выводы ЦРУ.

Внешняя помощь

Как напоминает посол Мэтлок, «со времен Сталина Советский Союз никогда не принимал иностранной экономической помощи, считая ее потенциальным источником «внешней зависимости». СССР не принял ее даже после Чернобыля. Но после землетрясения в Армении, в Спитаке, в декабре 1988 года, помощь была принята с благодарностью… По мере того, как экономическая ситуация в стране ухудшалась, официальное отношение к помощи из-за рубежа изменялось, и к осени 1990 года Горбачев активно призывал не только к иностранным кредитам и кредитным гарантиям, но полностью принимал дарования в виде продовольствия и медицинских препаратов»³²⁹.

Американское посольство советовало своему правительству предоставить советскому населению некоторый объем медицинской помощи в виде лекарств. Нельзя сказать, что Вашингтон проявил невиданную щедрость — было ассигновано всего 5 млн. долл., но и эта помощь была существенной для доведенной горбачевским правлением до крайности страны. Горбачев назначил чиновника высокого ранга — первого заместителя председателя Совета Министров Виталия Догужиева координатором гуманитарной помощи. В прежние годы СССР сам оказывал массовую помощь многим странам. Печально было видеть деградацию великой державы. Теперь фуры с помощью пропускали даже в самые закрытые города.

Мэтлок же думает так: «Это придало советским гражданам чувство, что они не забыты и не покинуты миром. Это было важно, ценно и ободрительно» И все же даже Мэтлок признает, что внимание к обрушенной стране было недостаточным: «Вашингтон никогда не проводил исследований переходных условий, пригодных для Советского Союза; президент был поглощен созданием коалиции по выдворению Ирака из Кувейта. Наши западноевропейские союзники спорили по многим вопросам и были увлечены внутренними проблемами. Японское правительство сделало советскую политику заложником возвращения южнокурильских островов к северу от Хоккайдо — справедливое требование, но не то, которое можно было удовлетворить непосредственным давлением»³³⁰.