Больше, чем любовница
Шрифт:
– Сначала «Барбару Аллен», – сказал Джоселин. – Она привычнее для моих пальцев.
– Да. Хорошо. Ваши гости еще не разъезжаются?
– Вы надеялись, что они уже отбыли почивать? Никто не уехал, Джейн.
Герцог остановился у двери в гостиную. В следующее мгновение слуга распахнул дверь, и они переступили порог.
«Она похожа на чудесный цветок, выросший среди тепличных растений», – думал Джоселин. Он вел девушку по проходу меж стульев, И гости взирали на нее с нескрываемым любопытством.
– О, да это же мисс Инглби! Джейн узнала голос Конана Броума.
Гости
Джоселин вывел девушку на середину комнаты и повернулся к гостям.
– Леди и джентльмены, – сказал он, – я уговорил мисс Инглби спеть для вас, ибо она обладает замечательным голосом – ничего подобного я прежде не слышал. К сожалению, у нее не тот аккомпаниатор, которого она заслуживает. Я играю кое-как, но, надеюсь, вы забудете обо мне, когда она запоет.
Джоселин откинул фалды фрака, усаживаясь на скамью, положил трость на пол, и руки его на мгновение замерли над клавишами, Джейн по-прежнему стояла в нескольких шагах от него, но он, казалось, забыл о ней. Ему стало страшно. Герцог Трешем, не раз смотревший в дуло пистолета на дуэли – причем смотрел и глазом не моргнув, – боялся играть перед публикой, собиравшейся слушать не его, а Джейн. Он чувствовал себя так, будто его выставили нагим перед зрителями.
Наконец, собравшись с духом, Джоселин стал играть «Барбару Аллен».
Джейн запела слабым срывавшимся голоском, но вскоре успокоилась. Успокоился и Трешем. Теперь он играл почти машинально, играл, наслаждаясь пением Джейн. А она, очевидно, воодушевленная присутствием слушателей, пела даже лучше, чем ночью, лучше, чем днем, во время репетиции. Гости же оказались на редкость благодарной аудиторией – они слушали затаив дыхание. Джоселин был уверен: никто не посмеет шевельнуться, пока певица не умолкнет. Наконец воцарилась тишина – полная, абсолютная тишина.
И вдруг раздались аплодисменты – не вежливые хлопки; а искренние аплодисменты благодарных зрителей, в полной мере оценивших талант певицы.
Удивленная таким приемом, Джейн смутилась. Однако тотчас же взяла себя в руки и, поблагодарив слушателей кивком, стала ждать, когда стихнут аплодисменты.
Минуту спустя она снова запела, на сей раз – «В печали ты» Генделя. Пожалуй, лучшей партии для контральто не существовало – Джоселин всегда так считал. Но сейчас ему казалось, что это произведение написано специально для Джейн. Он даже забыл о трудностях, связанных с подбором музыки, – нот герцог не знал и просто подыгрывал богатому, хорошо поставленному голосу; он играл и чувствовал, как сжимается горло от подступающих слез.
– «В печали ты? – пела Джейн. – Музыка утолит твою печаль. В заботах ты? В музыке найдешь покой, найдешь покой…»
«Как долго меня терзали заботы и печаль», – думал Джоселин, играя. Он знал чудесную власть музыки, знал, что звуки способны заглушать сердечную тоску. Но это лекарство всегда
– «Музыка взывает к тебе голосом Бога», – пела Джейн.
Да, именно так. Музыка – это глас Божий. Но Дадли привыкли выражать свои мысли иначе – отнюдь не божественным языком, а слушать совсем не умели. Во всяком случае, не слышали того, что не имело отношения к их ежедневным заботам. Они никогда не слушали музыку, ибо опасались, что она заманит их в царство духа, увлечет туда, где бессильны обычные слова и где властвуют чувства.
Наконец певица умолкла, и Трешем, по-прежнему чувствовавший спазмы в горле, на мгновение прикрыл глаза. Открыв их, он увидел, что гости аплодируют стоя, а Джейн в смущении потупилась.
Немного помедлив, Джоселин подобрал с пола трость и, опираясь на нее, поднялся на ноги. Затем взял Джейн за руку и высоко поднял ее над головой. Девушка, наконец, улыбнулась и сделала реверанс.
На бис она исполняла веселую и незатейливую «Робин Адер». Трешем же думал о том, что завтра, наверное, будет подтрунивать над Джейн, но сегодня он мог лишь восхищаться ею.
Когда выступление закончилось, Джейн быстро направилась к двери. Ока полагала, что ей не место среди гостей – ведь настало время ужина. Но Фердинанд неожиданно преградил ей дорогу.
– Мисс Инглби, – проговорил он с искренней улыбкой, – вы замечательно поете. Я восхищен. Разрешите проводить вас в столовую.
Фердинанд снова улыбнулся и с поклоном предложил девушке руку. Он умел быть обаятельным, когда забывал о лошадях, охоте и нелепых пари в клубе.
Джоселин пришел в ярость, абсолютно неуместную в данный момент.
Джейн бормотала извинения, она пыталась найти предлог для отказа. Но тут выяснилось, что не только Фердинанд ею заинтересовался. Девушку окружили дамы и джентльмены. Ее положение в Дадли-Хаусе, а также обстоятельства, при которых она поступила на службу, несомненно, заинтриговали тек, кто не мог жить без сплетен и скандалов. Но Джоселин понимал: не одним лишь скандальным появлением в доме Джейн заслужила такое внимание. Было очевидно, что гости искренне восхищались ее необыкновенно красивым и чистым голосом. И снова Джоселин вернулся к мысли, весь день его смущавшей… Еще ночью, едва услышав пение Джейн, он должен был понять: голос ее не только чистый и красивый от природы, но и прекрасно поставленный. Воспитанницы приюта не обладают такими голосами, даже если это лучший из приютов.
Фердинанд повел девушку в столовую, а по правую руку от нее шел лорд Хейуорд, рассуждавший о «Мессии» Генделя. Джоселин же вернулся к обязанностям хозяина и на время потерял Джейн из виду.
Учитель пения, которого отец Джейн нанял специально для дочери, не раз высказывал мнение, что она могла бы стать профессиональной певицей, если бы захотела, выступать в Милане, в Вене, в «Ковент-Гардене» <Оперный театр в Лондоне> – где бы ни пожелала.