Большевистское подполье Закаспия

Эсенов Рахим Махтумович

Воспоминания очевидца событий подтверждает сводка советского командования от 7 декабря 1918 года⁷⁴:

Солдаты пушкинской крепости отказались от несения службы в рядах противника. В частях противника происходят частые собрания, на которых предъявляются требования объяснить цели гражданской войны… Среди войск противника идет разлад, имеется свыше 700 дезертиров…

Большевистское подполье по своему составу было интернациональным. В его рядах плечом к плечу боролись русские, туркмены, армяне, азербайджанцы, представители других национальностей. Некоторые подпольщики знали несколько языков, что облегчало общение с различными слоями общества. Так, М. Г. Рустамов помимо тюркских языков знал и фарси, машинист депо

Петр Акимов владел туркменским. Разумеется, таким счастливым даром обладали немногие, но и эта исключительность была поставлена на службу революционному делу: эти люди вели агитацию среди туркмен, армян, а также пенджабцев, служивших в английских войсках⁷⁵.

Предметом своей особой заботы большевистское подполье считало агитацию среди туркменской бедноты, все еще находившейся под двойным, даже под тройным гнетом — англичан, белогвардейских чиновников и местных феодалов. На туркменское село подпольщики влияли через наиболее сознательных рабочих и дайхан, участвовавших в работе партийных и советских органов, убедившихся, что только Советская власть — защитник и выразитель интересов трудящихся.

В окрестностях Ашхабада и в Безмеине подпольная организация проводила систематическую политическую работу. Ашхабадский подпольщик Я. Базаров поддерживал связь с дайханами через X. Мередова, разъяснял туркменам, почему они должны покинуть фронт белых. Переводчиком у него был Али Каграманов, убивший английского солдата и разыскиваемый белогвардейскими властями как «важный преступник». Благодаря большевистской агитации рабочие-туркмены Кизыл-Арвата и станции Айдын противодействовали мероприятиям белогвардейского правительства, отказались служить в белой армии, а одна группа кизыл-арватских рабочих-туркмен перешла фронт, вступила в Красную Армию и участвовала в боях за освобождение Закаспия76.

Подпольную большевистскую организацию Ашхабада особенно интересовали бехаисты — проповедники космополитического религиозного учения, отражавшего интересы буржуазии и отрицавшего классовую борьбу. Бехаисты, а они составляли основную часть ашхабадских торговцев, владельцев магазинов, домов и разных частных предприятий, вели вредную пропаганду, настраивали людей против Советской власти, старались обратить в свою веру азербайджанцев и иранцев, проживавших в городе. Бехаисты не только отравляли классовое сознание трудового люда, но и охотно шли в услужение к врагам революции. Белогвардейская контрразведка вербовала среди бехаистов своих агентов. Большевикам было важно знать настроение национальных меньшинств Ашхабада, степень влияния на них бехаистов, с тем чтобы эффективнее вести контрпропаганду, разоблачать их антинародную идеологию.

3. М. Рустамов, сын подпольщика Мамеда Гаджимамедали-оглы Рустамова, пишет⁷⁷:

Отец выполнял многие важные поручения подпольной организации большевиков. Владея четырьмя языками — туркменским, азербайджанским, русским и фарсидским, он был хорошей находкой для подпольной организации…

Профессия арбакеша открывала перед отцом многие двери, создавала возможность общаться с различными слоями общества.

Мой отец и его друзья, бывая в народе — на базаре, в чайханах, а то и просто посещая дома, разоблачали реакционность бехаизма, будто ненароком рассказывали об успехах красных войск, распространяли большевистские воззвания и прокламации. Позднее мне стало известно, что отец и его друзья общались также и с сипаями, симпатизировавшими большевикам.

Одной из труднейших задач для большевистского подполья была организация политической работы среди английских войск. Сложность ее порождалась не только незнанием подпольщиками английского и индийских языков, но и тем, что войска интервентов держались обособленно. Им запрещалось общаться с солдатами русских частей, местным населением, особенно с рабочими. Английское командование старалось оградить своих подчиненных от «революционной заразы».

Большевистское подполье поручило А. Мелькумову, знавшему восточные языки, И. Храброву и другим изучать настроение сипаев, разведать их численность, разузнать, как долго они пробудут на фронте. Важно было знать, как относятся офицеры к солдатам, что думают сипаи о большевиках, о их политике. Оказалось, что английские офицеры как к сипаям, так и к русским солдатам и офицерам относились свысока, с презрением, считая свою нацию превыше любой другой. Они воспитывали своих подчиненных в слепом повиновении, за провинность избивали стэками (бить рукой английский

офицер считал ниже своего достоинства; унтер-офицеры этих предрассудков не придерживались — били синаев кулаками). Когда английский офицер располагался в поле обедать, то сипаю запрещалось стоять с солнечной стороны, чтобы тень «черного» не падала на еду «белого». Чванство англичан привело к тому, что однажды в бою под Душаком они потеряли почти весь свой командный состав: офицер считал позорным ложиться в одну цепь с сипаями.

Сипаи считали, что в Закаспий они приехали по долгу службы, но не знали, против кого им придется воевать. Большевиков они представляли по извращенным рассказам офицеров как людей опасных для всего мира, их старались убедить в гуманности «миссии» — «покончить с большевиками, дать покой человечеству». В Ашхабаде, по дороге на фронт, на станциях и разъездах подпольщикам иногда удавалось побеседовать с сипаями, объяснить, за что борются большевики, такие же простые рабочие и крестьяне, как и индийские солдаты. Сипай Ляль Хан рассказывал, что не знает, за что воюет, и страстно хочет вернуться на родину. Некоторые соглашались, что офицеры их обманывают; кое-кто, молча выслушав агитатора, обещал подумать, поразмыслить над тем, что узнал в беседе.

Незнание подпольщиками индийских языков не всегда было непреодолимым барьером — помогали картинки, изображающие расстрел индусов англичанами. Возможно, подпольщики использовали и красочный плакат, выпущенный Политотделом Реввоенсовета. На нем были изображены три нагих изнуренных индуса, запряженных в плуг; их погонял Джон Буль, с торчащими хищными зубами и бакенбардами цвета имбиря, размахивающий маузером в одной руке и плетью — в другой.

Наглядная агитация оказывала на сипаев заметное влияние. Война, уносившая жизни простых людей, по набивавшая мошну английских империалистов, настроение самих сипаев во многом определяли успех агитации большевиков. Сипаи заверяли, что с большевиками они воевать не будут. А индус Ярхан Амет Хан, добровольно сдавшийся в плен, говорил: " В наступление индусы идти не хотят». Некоторые сипаи, указывая на погоны, говорили: «Инглис — меньшевой, а моя — большевой» («англичанин — меньшевик, а я — большевик»). До двадцати английских солдат было арестовано «за политику» и отправлено в Бомбей. Подпольной организации были известны девять случаев добровольной сдачи сипаев в плен красным частям. С помощью сипаев подполье постоянно располагало ценными сведениями о численности английских войск и их артиллерии, снаряжении и т. п.

Среди сипаев, охранявших областную тюрьму, успешно проводили агитацию сами арестованные — большевики, советские работники, красноармейцы.

В Мерве сипаи взбунтовались, убили своих офицеров и ушли в Афганистан. В Ашхабаде около ста сипаев отказались ехать на фронт. Англичане их арестовали и отправили в Иран⁷⁸.

Таким образом, оккупационные войска под влиянием большевистской агитации «заражались» революционным духом, разлагалась их дисциплина. Уход интервентов из Закаспия был предрешен.

* * *

К осени 1918 года подпольные организации Закаспия уже обрели силы настолько, что могли перейти к более сложной деятельности: организации саботажа, диверсий, нанесению врагу ощутимого материального урона.

Планируя аварии и крушения воинских поездов, подпольщики продумывали не только все детали диверсионных актов, но и организацию защиты, оправдания пли побега тех, кто их совершал. Так, на станции Такир машинист М. С. Мазур врезал свой состав в паровозы, стоявшие на станционных путях. На допросе он сумел убедить, что тяжесть поезда превышала силу паровоза и потому будто бы случилось крушение.

Дерзкие диверсии совершал и машинист Т. А. Исаев. Ночью 4 ноября 1918 года, несмотря на указание начальника авангарда белых войск двигаться со скоростью 4 версты, машинист умышленно превысил скорость в несколько раз и у станции Анненково столкнул воинский состав с резервным паровозом. На следующий день Исаев столкнул воинский эшелон с бронепоездом. Были выведены из строя два вагона и надолго загромождены пути.

1 декабря 1918 года на белогвардейском суде Т. А. Исаева защищали член Ашхабадского подпольного комитета Г. С. Кадыгроб и машинист Эськович, представитель рабочих депо. Обвинители — полковник Аса-нов и член Временного исполкома Смирнов — расцепили действия машиниста как злой умысел. Кадыгробу и Эськовичу удалось доказать, что крушение произошло не по вине подсудимого, машиниста опытного и аккуратного, а из-за несоблюдения правил техники безопасности самими военными (с бронепоезда «большей частью сигналов не подают»), а также из-за того, что паровоз по вине администрации не имел фонарей с цветными стеклами⁷⁹.