Большей любви не бывает

Стил Даниэла

Определенный период жизни завершился, и дверь в прошлое захлопнулась. Уже много лет она даже не смотрела на свою подвенечную фату. Слишком сильна была боль утраты! Едва ли когда-нибудь она сможет вновь достать ее… Возможно, Алексис или Фанни однажды наденут ее в день своей свадьбы… в память о бессмертной любви и несложившейся жизни своей старшей сестры.

Но сейчас ни к чему об этом думать. Есть другие заботы. Интересно, перезвонит ли Филип, чтобы обсудить с сестрой вступление в войну Соединенных Штатов? Но, несмотря на данное Алексис

обещание, он так и не позвонил.

Зато Джордж, вернувшись домой, пустился в пространные рассуждения и несколько раз посетовал на то, что еще слишком молод, чтобы воевать. Такое геройство не вызвало энтузиазма у Эдвины, о чем она не преминула заявить и навлекла на себя обвинения в отсутствии патриотизма.

— Им же нужны добровольцы, Вин! — Он нахмурился, но тут же невольно залюбовался сестрой. Высокая, стройная, изящная, с откинутыми за спину блестящими черными волосами, она казалась совсем юной и прекрасной.

— Мне безразлично, нужны им добровольцы или нет. — Она пристально смотрела ему в глаза. — И перестань выдумывать. Ты слишком молод. А Филип должен заняться газетой. Пусть другие идут на войну, все равно она скоро закончится.

Но до этого было еще далеко, и миллионы европейцев гибли на полях сражений.

Спустя пять дней после официального объявления войны Эдвина возвращалась из сада с большим букетом только что срезанных роз в руке. Она подняла глаза и смертельно побледнела.

В проеме кухонной двери, высокий и стройный, с непроницаемо-серьезным выражением лица стоял Филип.

Она остановилась, затем медленно пошла к нему, не решаясь спрашивать, почему он здесь, а не в Гарварде. Розы выпали из ее рук, она бросилась навстречу раскрытым объятиям, и брат прижал ее к себе.

Он удивительно повзрослел. Ему исполнился двадцать один год, но в отличие от Эдвины он выглядел много старше. На нем, как и на Эдвине, отразилось бремя последних пяти лет, но переживания и заботы, казалось, не оставляли следов на ее лице.

— Что случилось? — отстраняясь, медленно проговорила она. Ее сердце сжалось в предчувствии недоброго сообщения.

— Приехал поговорить с тобой.

Филип не стал бы принимать сколь-нибудь важного решения без ее совета, ибо слишком уважал и любил свою сестру.

— Как тебе удалось вырваться? Ведь время каникул еще не пришло? — Она уже знала ответ, просто ей очень хотелось услышать что-нибудь иное, пусть даже что он исключен из Гарварда.

— Мне дали академический отпуск.

— Да? — Она медленно опустилась на стул, и на некоторое время оба замерли. — И надолго?

Он не торопился с ответом. Сперва нужно было обсудить массу других проблем.

— Эдвина, нам надо серьезно поговорить… Может, пойдем в комнату?

Рядом в кладовке возилась миссис Барнс, и Филип боялся, что ее бурная реакция при встрече с ним помешает их разговору с Эдвиной.

Эдвина молча прошла в гостиную. В этой комнате они принимали редких гостей.

— Надо было позвонить перед приездом, — упрекнула она брата. Лучше бы он оставался в университете, а не сидел сейчас рядом — такой взрослый и серьезный.

— Я звонил, но тебя не было. Разве Алексис не говорила?

— Говорила, но ты обещал перезвонить. — Она чувствовала, что ее глаза покраснели, а голос заметно дрожал.

— Тем вечером я уже был в поезде, Эдвина. — Филип перевел дыхание. Тянуть дальше стало невозможно. — Я записался в добровольцы. Через десять дней уезжаю в Европу. Хотел сначала повидать тебя и объяснить..

Она вскочила и, нервно стиснув пальцы, зашагала по комнате, затем повернулась и посмотрела ему в глаза.

— Филип, ну как ты мог? По какому праву ты сделал это после всего, что с нами случилось? Ты так нужен детям… и мне… а Джордж в сентябре уедет…

Она могла придумать тысячу всяких причин, по которым он должен остаться, но самая простая заключалась в том, что она боялась потерять его. А если его ранят или убьют? При одной только мысли об этом у нее кружилась голова.

— Так нельзя! Мы без тебя пропадем… Мы… Я… — Ее голос дрогнул, на глаза набежали слезы, и она отвернулась. — Филип, не надо, ну, пожалуйста… — сказала она едва слышно.

Он подошел и нежно коснулся ее плеча. Хотелось все объяснить, но он сомневался, получится ли.

— Я должен, Эдвина. Я не могу сидеть здесь, читать газеты и чувствовать себя при этом мужчиной. Теперь, когда страна вступила в войну, это моя прямая обязанность.

— Какая чушь! — Она резко развернулась, и ее глаза сверкнули, совсем как у матери много лет назад. — Ты отвечаешь за двух своих братьев и трех сестер. Мы все ждали, пока ты станешь взрослым, и ты не можешь бросить нас теперь!

— Я не бросаю вас, Вин. Я вернусь. Обещаю, что потом наверстаю упущенное. Клянусь!

Эдвина по-своему права, он понимал это, но долг перед страной все-таки значил для него больше. Кроме того, Филип понимал в душе, что отец одобрил бы его поступок. Он должен был сделать это, как бы ни рассердилась и ни расстроилась Эдвина.

Даже профессора в Гарварде понимали его. С их точки зрения, именно так обязан вести себя настоящий мужчина. Но Эдвине его поступок казался предательством, и она все еще смотрела на него сквозь слезы, когда распахнулась дверь и в гостиную вбежал Джордж.

Как обычно, он куда-то несся сломя голову и не сразу заметил сестру. С низко склоненной головой и разметавшимися по спине длинными темными волосами она стояла неподвижно — оттуда, где он остановился, нельзя было увидеть Филипа.

— Эй, Вин, что такое?.. Что-то случилось? — Джордж замер в недоумении.

Эдвина медленно повернулась к нему. Со стопкой книг в руках, взъерошенными темными волосами и раскрасневшимися на воздухе щеками, он казался совсем мальчишкой. Встревоженный, он уставился на сестру. Когда же к нему подошел Филип и Джордж увидел серьезное лицо брата, он разволновался еще сильнее.