Большое гнездо
Шрифт:
Взял он с собой Вобея и не пожалел. В пути без него пришлось бы Звездану туго: и хворосту на костер соберет, и живность какую добудет в лесу. Ловко брал Вобей стрелою быстрого зайца. Меткий был у него глаз, твердая рука. И байки сказывать был он великий мастер — повидал Вобей большой мир, было ему что рассказать боярскому сынку. Потешался конюший над попами и монахами, хулил их грешное житье.
— У твово батюшки тож божьи лики во всех углах, — говорил он, — а праведности ни на грош.
Не любил Звездан
— Ты бы уж чем другим меня потешил, — останавливал он разошедшегося мужика.
Вобей лукаво улыбался и начинал низким разбойным голосом старину о лихом ватамане. В пляшущих бликах лесного костра лицо Вобея обретало зловещую лихость. Растрепанная борода, широко разинутый круглый рот с с сочными красными губами и поблескивающие глаза конюшего подымали в Звездане волну необъяснимого ужаса. Со страхом вглядывался он в обступившие их со всех сторон деревья, улавливал шорох чужих шагов, свистящий шепот, затаенное дыхание крадущихся к привалу людей.
Конюший смеялся:
— Вот и старина моя тебе не по душе. Или за сердце взяла, оттого и гомозишься?
— Хороша твоя старина, Вобей. Только подумал я: а что, как услышит твой трубный глас посланная за нами охота?
— В лесную глушь мужики зазря не попрут, — убежденно успокаивал его конюший. — Им своя голова дорога. Проедут мимо...
Спали они рядом. Под ухо подкладывал Вобей прихваченный в боярской усадьбе мешок; ни днем ни ночью не расставался он со своей поклажей. Уж за Ростовом стал примечать Звездан: с чего это стережет свой мешок Вобей? Не золото ж у него в мешке, отколь золоту взяться у конюшего?
И раз как-то на ночлеге, когда отправился Вобей к реке зачерпнуть в котелок водицы для ухи, не утерпел, развязал Звездан мешок. Заглянул вовнутрь — и отпрянул: так вот почему увязался за ним Вобей, вот почему бежал от Одноока, — ограбил он боярина, сложил в мешок золотые колты и обручи, даренные боярином Звездановой матери да после отобранные и припрятанные с прочим добром в дубовые, железом обитые лари. Как добрался до них Вобей, о том Звездан не стал его спрашивать. А спросил совсем о другом:
— Знаю теперь я, Вобеюшка, верой и правдой служил ты боярину. А совесть куды схоронил?
— О чем ты? — удивился Вобей. Но, глянув в глаза Звездана, все понял.
— Темная ночь — татю родная мать, — сказал Звездан с горечью. — Отныне я с тобой вроде одной веревочкой связан.
— Хоть молод ты, а верно угадал, — криво усмехнулся Вобей, — не сына ищет боярин, а хитителя. Несдобровать тебе, Звездан. А потому хлебай ушицу да помалкивай.
И еще пригрозил:
— Хитрить со мною не моги. Ежели где проговоришься, мне всё с руки: ножичек под ребро — и в воду.
Так с того вечера и легла между ними неприметная с виду вражда: едут рядом — улыбаются,
И так смекнул Звездан: Вобей бы и сам ушел от боярина, да случай помог ему. А то, что прилип он к боярскому сыну, то и ясного дня ясней: был он при нем в полной безопасности — без нужды никто не остановит, пытать не станет, куда и почто путь наладил, не бежал ли от своего господина.
Лишь на подъезде к Новгороду расстался Вобей со Звезданом. Сел на одного коня, другого привязал к луке. Ощерился:
— Не поминай лихом! А то, что остался ты пешим, то не горюй: добрые люди помогут. Да и до Новгорода тебе два дни пути.
Крикнул так — и ускакал. И остался Звездан один на лесной запутанной дороге.
Был он теперь мало чем похож на боярского сына: кожух в дороге пообтрепался, красные сапожки пооблиняли, в шапке из куньего меха вырваны клочья, торчат хвойные иголки и сухие травинки, лицо обгорело на солнце, нос облупился...
Но недолго горевал Звездан: коней ему было не жаль, и дальняя дорога не страшила его. Ноги молодые, до места доведут.
Долго ли, мало ли он шел, а вышел к перевозу на большой реке.
Шумел перевоз. Мужики столпились с возами на отлогом берегу, ругали пьяного перевозчика, сидевшего на завалинке перед своей избой.
— Эк тебя угораздило, проклятого, — говорили мужики.— И доколь еще ждать тебя? Куды подевал дощаник?
— Ась? — пьяно ухмыляясь, приподымал перевозчик треух. — Куды ж он мог подеваться ?
— Ты встань-ко, встань, — напирали мужики. — Почто сидишь, яко под иконой?
— А мне чо? — невозмутимо улыбался перевозчик.
— Узнаешь чо. Вот намнем бока, тогда и пошевелишься.
— Нету дощаника, мужики, — развел руками перевозчик.
— Како нету?
— Уплыл...
Из избы вышла жена перевозчика, сухопарая баба с острым носом и усталыми желтыми глазами на морщинистом лице. Поглядела с укором на толпу, потом на мужа, покачала головой:
— Вот те крест святой, мужички, — сказала она. —
Не врет Ерошка мой: дощаник и впрямь к излуке отнесло. Оттого нехристь и пьян с утра.
— Нонче праздник, — робко вставил Ерошка и громко икнул.
— У тебя ежедень праздник, — оборвала его жена.
Ерошка замолчал и обессиленно замотался на завалинке из стороны в сторону.
— С его что возьмешь, — зарокотали мужики. — Не ругай его, баба. А мы сами притянем дощаник. А ну, кто с нами ?
Вызвалось человек десять. Пошли гурьбой вдоль берега, кричали, размахивали руками.