Большое сердце
Шрифт:
Я встал и надел шапку.
— Вот что, Нюра, — проговорил я внушительно. — Советую серьезней относиться к своим знакомствам. То же самое я постараюсь объяснить и Зудову.
Нюра промолчала.
— Вот так! Прощайте.
…В тот же вечер я доложил о случившемся командиру части. Мы долго с ним говорили и нашли, как мне кажется, правильное решение.
9 марта.
Я не наказал Зудова в тот вечер. Не вызвал его к себе и на другой день. Со стороны могло показаться,
Раньше все было просто. Он нарушал дисциплину. Его распекали по всем правилам. Объявляли внеочередные наряды или арестовывали. Словом, все шло обычным порядком. Теперь же все резко переменилось. Во-первых, Зудов не мог не понимать, что допустил грубейший воинский проступок, но, неизвестно почему, никто не кричит на него, никто не наказывает. Во-вторых, в отделении разведчиков, в котором числился Зудов, во всей батарее не нашлось ни одного человека, кто хотя бы взглядом выразил Юрию симпатию или сочувствие.
Шила в мешке не утаишь. Все воины отлично знали, что Зудов ходил в самовольную отлучку. Неведомо откуда знали они и о бесславном завершении этого похождения. Я сам краем уха слышал, как солдат Сизов — наш батарейный весельчак — живо описал эту историю в таких подробностях, каких и не было на самом деле. Дружный хохот прерывал каждую фразу Сизова. Трамвайная кондукторша в его переложении выглядела чуть ли не-гоголевской Солохой, а сам Юрий смахивал на того дьячка, который искал спасения за ее юбкой.
Надо полагать, не только я, но и Зудов слышал все это.
Он уже не мог отделаться от мысли, что где-то за его спиной сгущаются тучи — решается (и, видимо, совсем необычно) вопрос о наказании. А рядом потешались солдаты, повторяя на все лады его имя. Положение, прямо скажем, было не из приятных. За сутки Юрия так перевернуло, что трудно было узнать в нем прежнего самоуверенного Зудова. Он побледнел, щеки ввалились.
Сержант Подгорный доложил мне, что Зудов почти всю ночь не спал. Несколько раз поднимался, уходил в уборную и там курил…
На следующий день я был в городе, покупал подарки своим женщинам к 8 марта. Аннушке — отрез на платье, малышке — большую куклу с закрывающимися глазами.
В магазине случайно столкнулся с Нюрой. Она шла об руку с каким-то пестро одетым парнем и громко смеялась, но, заметив меня, вздрогнула, сделала вид, что не узнала, и поспешила затеряться в толпе…
Вечером в клубе состоялся концерт. Личный состав моей батареи был в зале. Ребята аплодировали горячо и задорно нашим артистам из коллектива художественной самодеятельности. Настроение у всех было праздничное.
Подошел капитан Никифоров. До него, без сомнения, тоже дошел слух о проступке Зудова. Я это сразу почувствовал.
— Как жизнь, капитан? — осведомился он, улыбаясь.
— Так себе, помаленьку… — ответил я спокойно.
— Что-то
Я принял его тон и сказал сочувственно:
— Ты угадал, Зудов болен.
— Жаль, жаль! Как же это ты не досмотрел за парнем? А? Наверное, грипп?
— Что-то вроде.
— А сколько суток, если не секрет, дал ему на выздоровление?
Намек, как говорится, был достаточно лобовым.
— Видишь ли, — ответил я, пристально глядя на Никифорова. — Как прежний лечащий врач ты, мне кажется, плохо знал историю болезни своего пациента, прописывая ему одно и то же лекарство. А как известно, это вырабатывает в организме невосприимчивость к лечению. Поэтому я несколько изменил рецепт…
В моем ответе, возможно, было много чепухи, с чисто медицинской точки зрения, но с педагогической — вряд ли. Никифоров, во всяком случае, понял, что я хотел сказать, и, проглотив пилюлю, снова улыбнулся, как ни в чем не бывало.
— Никогда не подозревал в тебе таких глубоких знаний. Желаю успеха, — Никифоров подчеркнуто вежливо поклонился и отошел.
А Зудова действительно не было в зале. Перед самым уходом в клуб Сизов при всех ребятах осведомился у Юрия, послал ли он поздравительную телеграмму своей очаровательной кондукторше. Зудова буквально затрясло. Он еле сдержался. Прошел, съежившись, мимо солдат и уединился в комнате политпросветработы.
Я не сделал Сизову замечания. Но, отозвав в сторону сержанта Подгорного, приказал не спускать глаз с Зудова. Затем зашел в комнату политпросветработы.
Зудов стоял лицом к окну, но, услышав скрип двери, повернулся.
— Возьмите это изделие, — сказал я и поставил рамку для фотографии на стол. — Ваша знакомая не оценила подарка и без особого сожаления возвращает…
Юрий быстро подошел к столу, взял рамку, сжал ее, и она с хрустом рассыпалась на кусочки. Затем он опустил руки по швам и вызывающе посмотрел прямо на меня.
— Отлично, — произнес я, выдерживая его взгляд. — В клуб можете не ходить. А этот мусор, — я указал на обломки рамки, — уберите… Впрочем, что касается меня, то я очень высоко оценил ваше умение выпиливать… Возможно, что оно поможет нам со временем еще лучше оформить хотя бы эту комнату.
Сколько противоречивых чувств я прочел в эти минуты на лице Зудова, сколько переживаний! Но удержал себя от дальнейшего разговора и вышел.
10 марта.
В два часа ночи полк был поднят по тревоге. Сильнейший снегопад парализовал работу соседней железнодорожной станции. Нам было приказано расчищать пути.
Вся территория станции была залита светом прожекторов. Снега нанесло столько, что казалось, у вагонов нет колес, просто выстроились на белой равнине ровные улицы стандартных маленьких домиков.