Большое сердце
Шрифт:
Мать часто бывала в разъездах. Зудов рос предоставленным самому себе. Новое замужество матери, видимо, совсем отдалило его от семьи. Несколько месяцев бродяжничал по железнодорожным станциям. Неизвестно с кем знакомился, на что жил. Слишком рано почувствовал самостоятельность… Потом артель, взрослые, не всегда серьезные товарищи, свои деньги, полная независимость. Возможно, были и пьянки, и кое-что похуже… Да, у одного жизненный путь складывается ясно и прямо, у другого — такой он извилистый, что пойди догадайся, где сам споткнулся, а где увели в сторону.
Между прочим, Аннушка, когда я ей обо всем этом рассказывал, горестно посочувствовала Зудову.
6 марта.
Вечером батарея отправилась в клуб смотреть фильм. (Кстати, нам уже третий раз показывают его за полгода). Зудов вместе со всеми вошел в зал, потом попросил разрешения выйти покурить. Кино началось, а Зудов в зал не вернулся. Сержант Подгорный сразу же сказал об этом старшине. Тот моментально послал одного из солдат в библиотеку, в спортзал — поискать Зудова. Но солдат вернулся ни с чем. Тогда старшина Николенко доложил об исчезновении Зудова мне.
Я был готов к тому, что Зудов может что-нибудь натворить. И все же сообщение старшины меня расстроило.
— Ваше решение? — спросил я Николенко.
— Какое же может быть решение, — ответил старшина, пожимая плечами. — Одно решение: вернется — наказать по всей строгости.
— Наказать-то недолго…
Старшина уловил в моем голосе нотку несогласия я, немного подумав, добавил неуверенно:
— Конечно, и поискать можно…
— Ветра в поле?
— Не совсем так, товарищ капитан. У меня тут записано… — Николенко сунул руку за отворот шинели и достал маленький блокнот, который солдаты в батарее шутя называли «чепичкой» — по начальным буквам ЧП (чрезвычайное происшествие). Действительно, из небольшой записной книжечки в потертом темно-синем переплете можно было узнать о всех погрешностях солдат за всю их долгую службу. Так же пунктуально отмечал Николенко и успехи воинов, но, поскольку характер у старшины был не особенно мягкий, мало кто знал об этой «положительной» стороне блокнота. И совсем не подозревали солдаты, что в книжечке, заполняемой бисерными прямыми буквами, есть сведения о том, как зовут их родителей, где до армии солдаты работали или учились, у кого какие склонности и привычки… Правда, старшина не всегда умел всем этим правильно воспользоваться, но мне, как правило, оказывал неоценимую помощь своими исподволь накопленными наблюдениями.
— Вот, — произнес Николенко, перелистнув «чепичку», — Вокзальная, 17, зовут Нюра.
Оказывается, «на всякий случай» старшина разузнал у прежних сослуживцев Зудова, где тот чаще всего бывал, когда уходил в город.
— А кто она, эта Нюра?
— Трамвайная кондукторша. Приехала из деревни к тетке. Тетка умерла, домик ей оставила…
Через двадцать минут мы были на улице Вокзальной у деревянного, почти до окон заметенного снегом дома. Под самой крышей тускло освещался железный крашеный полукруг с цифрой 17 посередине.
Николенко подошел к калитке и направил луч карманного фонаря на дорожку.
— Здесь, — сказал он негромко.
Я и сам увидел на снегу четкий свежий след солдатских сапог.
Мы вошли во двор. Дверь в сени была не заперта. Зато другая дверь, обитая клеенкой и войлоком, надежно защищала вход. Пришлось постучаться.
— Кто там? — послышался женский голос.
— Откройте, пожалуйста.
— Кто вы такие?
— Откройте! — повторил я тверже.
Звякнул массивный крючок, дверь открылась. На пороге стояла девушка лет двадцати трех, небрежно причесанная, в халатике
— Кто вы такие будете?
Не отвечая на вопрос, я шагнул в комнату. Николенко последовал за мной.
Зудов мог предположить все, что угодно, но нашего появления он не ждал. Он настолько опешил, что даже не пошевельнулся. Щеки его побледнели, глаза широко открылись.
Своим приходом мы прервали только что начавшийся ужин. На столе, позванивая крышкой, бурлил электрочайник. На мелкой тарелке лежали конфеты, на тарелке побольше — кусок колбасы, несколько ломтиков хлеба.
Нюра уже поняла свою оплошность и, закусив губу, молча наблюдала за нами.
— Встать! — приказал я Зудову.
Он повиновался.
— Застегните ворот!
Он выполнил приказание и снова замер, опустив руки по швам.
— Товарищ старшина, — обратился я к Николенко, — доставить Зудова в расположение батареи.
Старшина козырнул и щелкнул каблуками. Затем, повернувшись к Зудову, сделал рукой вполне понятный жест — собирайся, мол, живо. Зудов шагнул к вешалке.
По-видимому, еще ни разу в жизни не приходилось ему так очевидно быть застигнутым врасплох. И если полчаса назад он, может быть, мнил себя героем, когда, торопясь и озираясь, перелезал через ограду части, то сейчас и сам себе и своей знакомой он казался маленьким и бессильным.
Я уловил во взгляде трамвайной кондукторши еле заметную иронию, когда ее кавалер, не попрощавшись, не взглянув на нее, скрылся в сопровождении старшины за дверью.
— Ну что ж, — сказал я и, пройдя к столу, снял шапку. — Чай готов. Может быть, хозяйка пригласит на стаканчик.
Нюра попробовала улыбнуться.
— Садитесь, пожалуйста.
Зябко скрестив на груди руки, она отошла к печке и прислонилась к ней.
Я сел.
Трудно, конечно, догадаться, о чем она думала в этот момент. Во всяком случае, чувствовала она себя достаточно неловко. И вряд ли судьба Зудова беспокоила ее сейчас. Я спросил.
— Вы что же, замуж за него собираетесь?
Нюра повела худеньким плечиком и хмыкнула. По-видимому, ей не терпелось доказать свою непричастность ко всему, что здесь произошло.
— Нужен он мне… — проговорила она с явной недоброжелательностью по отношению к Зудову.
— Почему же тогда приглашаете?
— А я не приглашала. Сам пришел…
«Что же тянет сюда Зудова?» — думал я, разглядывая довольно убогую обстановку комнаты: две бумажные розы сомнительной свежести, засунутые за плакат о пользе сберегательной кассы, аляповатый клеенчатый коврик над кроватью с изображением какой-то целующейся пары на фоне коричневых деревьев и бледно-розового замка. Все это достаточно говорило о примитивных вкусах хозяйки. Зудов же казался мне более развитым, более разборчивым… И все-таки он ходил сюда, даже самовольно отлучаясь из части… Да, есть на свете почти необъяснимые явления. Безусловно, ни о какой дружбе, а тем более любви, здесь не могло быть и речи.
На подоконнике мое внимание привлекла искусно выпиленная из толстой фанеры рамка для фотографии. Затейливый узор, незаурядное мастерство. Эта рамка никак не гармонировала с общим стилем комнаты.
Нюра перехватила мой взгляд и брезгливо скривила губы.
— Можете взять. Подумаешь, подарок. Барахло всякое…
Она явно боялась меня и твердо решила во избежание каких-либо неприятностей отмежеваться от Зудова. На всякий случай я уточнил.
— Значит, это он вам подарил?
— Он, он. Не нужно мне. Забирайте.