Большой треугольник! или За поребриком реальности! Книга первая
Шрифт:
А тот, кто сказал «не буду», сдавил мою кисть, казалось, своей обессилевшей рукой и представился Рыбчинским Анатолием.
— Вы поешьте сами, — сказал Палыч, — а я с Вами за компанию посижу.
— Поешьте, поешьте, — сказал Рыбчинский, обустраивая себе спальное место на ближней к двери верхней наре (там ему, наверное, было удобнее), — а мне нельзя: я уже вторую неделю на голодовке.
Предполагая предназначение моего присутствия и даже в душе радуясь отведённой мне миссии, я сказал, что из солидарности с ним тоже буду на голодовке, однако Оля, моя супруга, сегодня принесла передачу — различные домашние продукты из магазина «Домашняя кухня», — поэтому я предлагаю всем сегодня поесть, а завтра продолжать голодовку.
Это
— Ну прошу Вас! Как Вас по батюшке? Игорь Игоревич, прошу Вас больше меня не уговаривать! — улыбнулся Рыбчинский. — За Ваше здоровье и здоровье Вашей жены!
Он отломил половину сырничка и оставил её на тарелке, ожидая, когда я закончу выставлять продукты и сяду за стол.
— Голодовка должна быть голодовкой, — сказал он.
— Вторую половинку я съем в благодарность Вашей жене! — сказал Палыч. — Как Вашу жену зовут? Оля? И дай Бог здоровья Вашей жене! Я не на голодовке. Но я, честное слово, — Палыч поднёс руку чуть ниже адамова яблока, — не хочу.
Полагая, что аппетит придёт во время еды, я продолжал выкладывать продукты на стол, когда в коридоре загудел и щёлкнул замок входной двери, кто-то подошёл к кормушке и зазвенели ключи.
Не знаю: то ли это была случайность, то ли кем-то спланировано, или же так должно было быть. Пришёл Сергей-корпусной и предложил мне спиртное. Я сказал, что нужно два литра водки, причём нужно сейчас. И что дам телефон своей жены и напишу записку, чтобы она рассчиталась. Сергей-корпусной сказал, что телефон он знает, а там ему верят. И достал из-под короткой куртки из чёрного кожзаменителя пластиковую полуторалитровую бутылку из-под воды с водкой.
— Ну, Игорь Игоревич, так нечестно! — сказал Рыбчинский, увидев водку.
— Давайте помянем мою жену, — сказал Палыч.
Палычу — Сергею Павловичу — было пятьдесят пять лет. Полковник в отставке. Уже находясь на пенсии, он работал в военном тире, где проводил обучение военных и всех желающих стрельбе из пистолетов разных моделей. Был в своём деле профессионалом и, как потом рассказывал, мог, «качая маятник», двигаясь с места на место, попадать в цель, стреляя одновременно из двух рук.
Алла — так звали его супругу — была на три года моложе его. Вместе они прожили более двадцати пяти лет. Детей у них не было. При наличии других родственников Алла, как говорил Палыч, была для него единственным родным и близким человеком.
Палыч в СИЗО находился уже четыре месяца. Следствие закончилось больше месяца назад. Дело было передано в суд, и уже прошли четыре судебных заседания. Палыч обвинялся в совершении преступления, которое имело все признаки самообороны. Однако при отсутствии адвоката и работе следователя, который явно старался расследовать тяжёлую для себя статью, было квалифицировано как непреднамеренное убийство, грозящее заключением от семи до пятнадцати лет в лагере строгого режима.
Палыч возвращался со своей супругой домой, когда их по дороге встретил дальний родственник Аллы, который по причине финансовых разногласий в квартирном вопросе преследовал её нецензурной бранью и угрозами.
— Уйди с дороги! — сказал Палыч.
Однако тот вытащил нож — штык-нож от автомата Калашникова. Палыч, как военный, владел приёмами рукопашного боя. И когда родственник с ножом двинулся вперёд, Палыч автоматически схватил его за запястье, сделав шаг влево, а другой рукой за локоть — и нож по инерции движения корпуса воткнулся родственнику в живот. Палыч и его супруга тут же вызвали скорую помощь. Но нападавший скончался на месте. На допросе, выслушав показания Палыча о преследовании этим покойным родственником своей жены и при отсутствии адвоката (эта статья не предполагала обязательного присутствия адвоката,
— Вы защищали свою жену?
— Да, — сказал Палыч.
Следователь (или адвокат, которого не было) мог задать ещё вопросы о первой подсознательной реакции при угрозе жизни или инстинкте самосохранения. Однако он ограничился в протоколе Палыча «Да», что он защищал не себя, а свою супругу.
Из этого следовало, что внимание нападавшего было направлено не на Палыча, а на его супругу, и, будучи военным и владея приёмами рукопашного боя, Палыч мог просто заломать руку или выбить нож, который воткнулся потерпевшему в живот. И поскольку своим «Да», что он защищал жену, Палыч отрицал самооборону, вместо статьи, которая не предусматривала уголовное наказание, Палычу была вменена статья «Непреднамеренное убийство» — от семи до пятнадцати лет по Уголовному кодексу.
На втором судебном заседании, увидев Палыча в клетке, его жена умерла от сердечного приступа прямо в зале суда. На следующем, как сказал Палыч, судья отклонил его ходатайство разрешить ему присутствовать на похоронах жены. А на последнем заседании его же обвинили и в смерти его супруги, и в том, что он не мог быть на похоронах: «И нечего пенять на других».
Анатолию Рыбчинскому было сорок лет. Он был, как сам говорил (а позже демонстрировал навыки своего искусства), художником, скульптором, поэтому и (как говорил) имел духовный сан, а в камере с разрешения начальника — рясу и деревянный крест. Правда, в моём присутствии, то есть в камере, рясу и крест он никогда не носил. Был в спортивных штанах, туфлях и зелёном полусвитере с длинными рукавами. Анатолий Рыбчинский сказал, что он двоюродный брат поэта и композитора Юрия Рыбчинского. И множество песен последнего — это его, Анатолия, стихи. А в Уманском парке стоят его скульптуры. Но как только он оказался в тюрьме, брат и племянник Женя — директор «Гала-радио», — как сказал Рыбчинский, сразу его забыли.
В СИЗО в одной камере с Палычем Рыбчинский находился тоже четыре месяца. В СИЗО его, как он рассказывал, сразу привезли из Московского РОВД. Там продержали две недели в камерах и заставляли подписывать протоколы, согласно которым он якобы совершил нападение и нанёс ножевое ранение одной из своих учениц, которая в день нападения посещала его студию и, как сейчас утверждает следствие, отвергла его любовь. Он же никакие протоколы в РОВД не подписывал, и потерпевшая не говорила и не опознавала, что это он, по словам Рыбчинского. Однако когда его водили на ознакомление с делом, в нём стояли его поддельные подписи. И его голодовка — не что иное, как протест следователю и фабрикации дела.
Сейчас вспоминается второе четверостишие из его баллады:
«Здесь…...дело шьют
………………………сатаной
А жёны слёзы льют
Под серою стеной».
Не хочется коверкать автора.
Мы помянули жену Палыча, допили спиртное и доели те продукты из домашней кухни, которые могли быстро испортиться.
После вечерней проверки я достал из кофеварки мобильный телефон и предложил Палычу позвонить. Он ответил, что ему звонить некуда.
Анатолий Рыбчинский позвонил на городской своей маме, которая, по его словам, не встаёт с постели и уже несколько месяцев не имела о нём никаких известий. И сказал, что у него всё в порядке. Разговор о голодовке уже не шёл, поскольку мы пришли к общему мнению, что голодать — это всё равно, что Рыбчинский будет помогать следователю своими же руками себя добивать. И было решено, что Анатолий будет есть всё, что передаётся, и набираться сил. Затем я позвонил Оле, рассказал, где нахожусь, и о своих новых сокамерниках. Оля позвонила папе. А тот — Юрию Рыбчинскому, чтобы обрадовать поэта: мол, его брат в хороших руках.