Большой треугольник! или За поребриком реальности! Книга первая
Шрифт:
— У меня нет брата Анатолия! — сказал Юрий Рыбчинский.
Я продолжал ходить на ознакомление с делом и писать заявления и жалобы в прокуратуру с просьбой допросить меня по вновь предъявленному обвинению (от 26.06.2001), а также — что материалы дела к ознакомлению предоставляются мне крайне редко, они непрошитые, а страницы и том'a дела не пронумерованы или пронумерованы карандашом, и в заявлениях указывал: «Полагаю, что это делается для того, чтобы фальсифицировать дело дальше и затягивать его передачу в суд».
На свои заявления и жалобы я получал из прокуратуры ответы, что я сам отказался давать показания, а также что всё, что я пишу в заявлениях, не соответствует действительности; листы дела и тома пронумерованы, ознакомление происходит согласно графику, а дело в ближайшее
Каждый такой ответ из прокуратуры приносила сотрудница спецчасти СИЗО. Я должен был ознакомиться с ним и написать в ответе внизу, что ознакомлен. И ответ-оригинал подшивался в личное дело. Если было нужно, то ответ могли оставить в камере на сутки, чтобы заключённый, подозреваемый, обвиняемый или осуждённый мог внимательно ознакомиться или переписать ответ, сделав себе копию. Один из таких ответов мне был подписан прокурором отдела прокуратуры Киева Дохно. И поскольку я не смог уловить его суть, то оригинал ответа оставил на сутки себе, ожидая прихода адвоката. На следующий день последний посетил меня. Вместе с Владимиром Тимофеевичем в кабинете находился человек лет сорока пяти, в тёмно-синем костюме, белой рубашке и галстуке. Его тёмные, слегка с сединой пышные волосы были аккуратно подстрижены и уложены, а глаза смотрели пристально и сурово. Этот человек сидел за столом. А Владимир Тимофеевич стоял в левом дальнем углу комнаты у стены.
Я зашёл и немного опешил, увидев в кабинете с Владимиром Тимофеевичем такого сурового постороннего человека.
— Вот Игорь, проходи, тебя решили навестить из прокуратуры города Киева.
— Какие у Вас жалобы? — поздоровавшись и не дав договорить Владимиру Тимофеевичу, обратился ко мне сидящий за столом.
И поскольку я немного замялся, Владимир Тимофеевич начал говорить про непронумерованные листы и так далее. Тут я понял, что это прокурор и он приехал опрашивать меня по моим жалобам. Я достал из папки ответ, подписанный прокурором Дохно, сказал, что не могу понять суть, и начал читать на украинском языке.
— Я не могу понять, что Вы читаете! — сказал прокурор. — Дайте мне, тут всё понятно написано.
И начал читать вслух. Но потом остановился и сказал, что последний абзац зажевал принтер. На что я тут же спросил: читают ли прокуроры свои ответы мне, когда их подписывают? Лицо у прокурора стало красным. А Владимир Тимофеевич отвернулся к стене.
Прокурор спросил, буду ли я знакомиться с материалами дела. Получив ответ, что буду, вышел в коридор и из соседнего кабинета принёс мне том. Владимир Тимофеевич взял его и показал прокурору, что листы не пронумерованы. Прокурор вышел с томом в коридор и в соседний кабинет. Через открытые двери были слышны несколько тупых и глухих ударов, которым я сразу не придал значения.
— О, получил томом по голове! — сказал Владимир Тимофеевич.
Прокурор вернулся в кабинет и сказал, что листы сейчас пронумеруют и том нам принесут. А сам попрощался и ушёл. Через несколько минут следователь К'oзел принёс пронумерованный том. А Владимир Тимофеевич, сдерживая смех, сказал, что это был Дохно.
Само же так называемое «ознакомление меня с материалами дела», когда, очередными своими заявлениями и жалобами добившись очередного тома, мне приходилось сидеть и самому нумеровать в нём листы, выглядело не как ознакомление меня с делом, а как ознакомление (знакомство) следователями меня с подельниками, членами моей банды.
Когда меня знакомили в кабинете с томом дела одновременно с Робертом Ружиным (каждого со своим), то он в туалете, куда сразу вышел за мной, сказал, что идёт со мной по одному делу — по эпизоду покушения на Пацюка, к чему никакого отношения не имеет, что ему интересно было со мной познакомиться и что сначала он принял меня за следователя.
Когда меня знакомили с делом вместе с Рудько, который был в застиранной до просветов между нитями голубой футболке, тренировочных штанах сорокового размера и был на голову ниже следователя, а тот — на голову ниже меня, а по обвинению — одним из членов моей банды, совершившим покушение на Пацюка, то Рудько принял меня за нанятого ему адвоката. Начал мне говорить, что у него болит голова,
Когда меня знакомили вместе с Вишневским (с которым, заходя в кабинет, я разминулся в дверях и которого видел второй раз в жизни, а первый раз на очной ставке в Московском РОВД, когда в присутствии адвокатов к его самообличающим показаниям следователь Дручинин пытался прицепить мою фамилию, а Вишневский подтвердил мою непричастность к покушению на Подмогильного), следователь К'oзел рассказал мне, что Вишневский зашёл в кабинет, попросил его (К'oзела) уступить ему место, отказавшись знакомиться с делом за приставным столиком у стены. После чего, разместившись за столом следователя, достал из стола по одному два выдвижных верхних ящика и выломал из них фанерные днища (заключённые в камерах делали из фанерок полочки, подвязывая их на «решку» (решётку), и другое), засунул их под спортивную куртку за пояс штанов и вышел из кабинета. К'oзел сказал, что, когда Вишневский ломал мебель, он побоялся его остановить, поскольку у Вишневского в деле есть справка, что он болен шизофренией.
Когда в одном кабинете меня знакомили с делом вместе с Лазаренко, который на очной ставке в РОВД подтверждал, что он слышал мою фамилию как заказчика от Маркуна и которого (Лазаренко) я тогда видел первый раз в жизни, а сейчас второй, он встал и сказал:
— Игорёня, привет! Это всё бред!
После этих слов он вышел из кабинета и больше не вернулся.
Маркун же каждый раз, когда нас в один день знакомили с материалами дела, подкарауливал меня у дверей кабинета, говорил, что те показания, которые он давал, нужны были мусор'aм, а потом они сами сказали ему отказаться от них. И что теперь будут нужны деньги — и всё будет бэнч.
С Маркуном и Стариковым меня в одном кабинете не знакомили.
Геринков, Гандрабура, Середенко, Моисеенко — по обвинению члены моей банды и исполнители разных преступлений, — когда нас одновременно ознакомляли с делом, принимали меня то за следователя, то за прокурора, то за работника СИЗО.
Леонида же Трофимова, который по обвинению проходил как заказчик Князева при превышении самообороны и как человек, своими показаниями разоблачивший меня и мою банду, когда нас вместе знакомили с видеоматериалами, я сам принял за следователя. И только после того, как он мне сказал: «Ты что, гонишь?! Я такой же, как и ты!» и мы познакомились, я понял, что мы — я и Леонид — идём по одному делу.
Я знакомился с материалами дела в СИЗО и продолжал писать заявления и жалобы в прокуратуру с тем, что следователем Демидовым мне отказано в даче показаний, и просил допросить меня по существу предъявленного мне обвинения (от 26.06.2001).
Владимир Тимофеевич знакомился с делом в прокуратуре, где он мог получить все интересующие его тома, а не те, которые выборочно в СИЗО приносил следователь.
Один раз в неделю мы встречались с Владимиром Тимофеевичем в СИЗО и он мне рассказывал о собранных следствием доказательствах, находившихся в материалах дела, а именно, что, как указывают в заявлениях в адрес прокуратуры и следователя (которые приобщены к делу и находятся в томах дела) Макаров и Стариков, показания, которые они давали в РОВД на очных ставках со мной в отношении меня как заказчика организованных покушений, были вбиты им в голову после продолжительных пыток и избиений опер'aми. И что в деле находятся все медицинские освидетельствования, подтверждающие эти пытки. И что сами показания получены в статусе свидетеля (с предупреждением об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу ложных показаний, в то время как подозреваемый в преступлении не несёт уголовной ответственности за дачу ложных показаний и может отказаться давать показания) и не могут быть по закону доказательствами по делу. А сами Макаров и Стариков при первой встрече с адвокатами от этих показаний отказались, чему в деле есть подтверждение в протоколах их допросов. А отказ от показаний обосновали при их получении применением к ним пыток и избиений.