Большой треугольник! или За поребриком реальности! Книга первая
Шрифт:
Кудинов сказал, что в СИЗО СБУ его закрыли месяц назад. Что они с товарищами на радиорынке открыли магазин (точнее — ларёк) радиозапчастей и осуществляли туда поставки. Радиодетали в основном покупали на радиорынке в Москве и возили в Киев ручной кладью, поездом.
В этот раз в командировку отправили его. Ему нужно было привезти из Москвы магнетроны. Это такие лампы-триоды, частично в магнитной оболочке-катушке. Они используются в радиолокационных станциях для обстрела целей направленным потоком СВЧ-излучения, а также для снятия отражённого сигнала локатором.
Именно такие магнетроны стоят в РЛС «Кольчуга», в продаже которых в Ирак после плёнок Мельниченко обвиняют Кучму.
— В Москве я купил эти магнетроны очень дёшево, — продолжал Кудинов. —
— Кто же их покупает? — спросил я.
— Не знаю, — ответил Кудинов. — Но спросом пользуются.
Как рассказал Кудинов, в поезде Москва — Киев он заплатил проводнице за перегруз, поскольку каждый магнетрон весил 5 кг и был упакован в пенопластовую коробку. И в сумках их поставил на полку в купе. Поезд ночью прошёл таможню, и в купе никто не заходил. Он дал проводнице 100 гривен, чтобы не тащить магнетроны через вокзал, а забрать машиной в депо. Но когда приехал забирать, там уже были сотрудники СБУ, которые сказали ему написать объяснительную, где он взял магнетроны, — и их конфисковали.
Кудинов начал писать жалобы в прокуратуру, чтобы ему вернули магнетроны. И против него возбудили уголовное дело о контрабанде. Его вызвали в СБУ, где угрожали статьёй «Торговля и ввоз в Украину запрещённых видов оружия», ибо магнетроны — часть военных радиолокационных систем «Кольчуга». Он написал, что он этого не знал, что он их из Москвы вёз поездом на радиорынок, и с перепугу признал свою вину в контрабанде. Но, как ему сказал адвокат, которого ему наняли его друзья и который его один раз посещал, контрабанда — это скрытый от таможни провоз грузов. А он их в купе на полке вёз открыто. И изъяли у него их не потому, что это военное оружие, а чтобы СБУ списало себе деньги из бюджета, так как они на развитие получают треть от стоимости контрабандного товара, а каждый магнетрон эксперт оценил в 1500 долларов.
— Но адвокат сказал, — продолжал Кудинов, — что, поскольку я признал свою вину, мне могут дать срок. Хотя я гражданин России и следователь не мог меня допрашивать на украинском языке. А адвокату я тоже что-то не очень доверяю. Он говорит, что будем бороться в суде.
— У меня есть план, — сказал я Кудинову. — Я выступлю твоим адвокатом, за зарплату суммы моей задолженности — 500 долларов.
Кудинов внимательно выслушал меня. Я сказал ему, что он сегодня же должен написать заявление в Генеральную прокуратуру о том, что он — гражданин РФ — не понимает украинского языка. Точнее, плохо понимает. А его допрашивали на украинском. Если у него следователь не возьмёт показания на русском, а в деле будет такое заявление, то суд не возьмёт дело к рассмотрению, а сразу вернёт тому же следователю на доследование.
— А так как следователю это не надо, через несколько дней после того, как ты напишешь заявление, он придёт и допросит тебя на русском. Ты всё напишешь как есть, и это не будет отличаться от твоих первых показаний, которые написаны следователем на украинском. Когда он спросит тебя, признаёшь ли ты вину или нет, ты скажешь «нет». Когда он спросит тебя, признавал ты раньше вину или нет, ты скажешь «нет». Когда он покажет тебе твой первый протокол допроса, ты напишешь, что признавал, но не вину, а то, что совершил «умысни» действия. Потому что украинское слово «умысни» перевёл как «уместные» (честно и открыто вёз товар через границу). А не «умысни» — «умышленные», как тебе потом объяснили сокамерники. А потом уже следователь пускай твоё дело передаёт в суд. А адвокат тебя защищает. А ты стой на своём.
На следующий день меня посетила следователь МВД по экономическим делам, с тем чтобы допросить по экономическому делу, возбуждённому не против меня, как пояснила мне следователь, а по факту хищения из бюджета НДС предприятием, которым я руководил. Поскольку я и мой адвокат в попытке допросить в качестве свидетеля увидели действия, направленные на лишение
— Вот пускай предъявляют обвинение, — сказал мне Владимир Тимофеевич, когда следователь ушла и мы остались в кабинете вдвоём, — тогда можно давать показания. Им сейчас не показания нужно брать, а думать, как уголовное дело (первое) пропихивать через суд.
Владимир Тимофеевич ушёл, а через пару дней меня посетили оперативные работники МВД, точнее — отдела по борьбе с экономическими преступлениями. Что конкретно они от меня хотели, было неясно, ибо один всё время злобно повторял: «Да хватит с ним говорить!», а второй — по-доброму: «Вам нужно сейчас думать, Игорь Игоревич, как не получить ПЖ». И я попросил, чтобы меня увели в камеру. А ещё через день меня посетили представители МВД из отдела по борьбе с организованной преступностью. Я попросил их представиться — один назвался полковником Фурманом. Другой — полковником Корейбой. Не расслышав, записывая на листе бумаги, я переспросил: «Корейка?»
— Корейба, — раздражённо ответил тот, кто сидел за столом.
Второй стоял у окна и практически всё время молчал. Корейба сказал, что его прислал поговорить со мной генерал Опанасенко.
— Это тот, кто в РОВД давал команду меня бить? — спросил я.
— Да слышишь, ты! — стал повышать на меня голос Корейба. Потом перешёл на украинский: — Пэтро Мыкытовыч дуже порядна людына. А тебе я ещё сделаю, — снова перешёл на русский.
— Хватит, хватит, — говорил ему Фурман.
Я нажал на кнопку — в кабинет заглянул дежурный. Я попросил меня увести.
Утром я отправил заявление в прокуратуру с просьбой оградить меня от посещений представителей МВД, а также описал предмет разговора и указал фамилии приходивших, и что расцениваю их приход как психологическое давление на меня перед судом. А на начальника СИЗО СБУ написал заявление, чтобы без присутствия адвоката ко мне никого не пускали. Позже я получил ответ из прокуратуры, что беседа Фурмана и Корейбы, по результатам проверки, проходила со мной в установленном законом порядке. (А потом Владимир Тимофеевич показывал в деле разрешение, которое Фурману и Корейбе на моё посещение-свидание выдал следователь Демидов за несколько дней до передачи дела в суд. Моей жене Демидов в свиданиях отказывал. Также в деле была объяснительная от Фурмана и Корейбы, которые написали, что приходили ко мне, чтобы расспросить о новых преступлениях. «Ты говоришь, что тех не совершал, — улыбнулся тогда Владимир Тимофеевич, — а они пришли расспрашивать о новых».) Адвокат сказал, что теперь, когда дело передано в суд, без разрешения судьи меня никто посещать не будет. На конец марта было назначено распорядительное судебное заседание Апелляционного суда г. Киева, на котором под председательствованием судьи Лясковской должен был решиться вопрос, будет ли дело принято к слушанию. Хотя по закону присутствие подсудимых на распорядительном заседании было не обязательно, я изъявил желание присутствовать и направил по этому поводу ходатайство в суд.
Моего сокамерника Сергея Кудинова по его заявлению в прокуратуру дать показания на русском языке посетил следователь. Как сказал Кудинов, его (Кудинова) при даче первых показаний ввело в заблуждение толкование слова «умысни» — не как «умышленные», а как «уместные» действия. И следователь долго и вопросительно, по словам Кудинова, смотрел на его адвоката. Сергей сказал, что все свои показания на русском языке изложил в протоколе собственноручно. Написал, как открыто вёз в ручной клади магнетроны через границу, никакой контрабанды не совершал. И как следователь воспользовался его незнанием украинского языка, чтобы получить в протоколе подпись о признании им вины в совершении контрабанды. Кудинов сказал, что следователь, перечитывая его показания, несколько раз говорил: «Да как же!» А потом ушёл в плохом настроении.