Большой треугольник! или За поребриком реальности! Книга первая
Шрифт:
Я проследовал по коридору за корпусным, представляя, как сейчас вернусь в камеру, получу передачу, поем и лягу спать. Всё-таки семь суток на ногах вместе с выездами на суды были утомительными.
Мы вышли за дверь цокольного этажа, поднялись по половине пролёта лестницы. Но корпусной не открыл дверь, ведущую в подземный туннель, чтобы сопроводить меня к стыку корпусов «Кучмовки», «Брежневки» и «Столыпинки», а открыл железную дверь в том же крыле на первый этаж.
— Ты теперь в сто двадцать третьей, — сказал корпусной.
На этом, первом, этаже правого крыла «Катьки»
— Как быть с моими вещами, которые остались на том корпусе, в камере? — спросил я.
— Ту хату вчера разбросали, — сказал корпусной. — В камере никого нету, только твои вещи, и я сейчас скажу, чтобы их сложили в сумки и привезли сюда.
— Я могу сам собрать свои вещи, — сказал я.
— Сказано сделать так, — ответил прапорщик.
Видимо, цель такого решения заключалась в поисках телефона, чтобы я его, если он у меня был (а в том, что был, видимо, сомнений не было), не спихнул какому-нибудь контролёру во время переезда из одной камеры в другую, с одного на другой корпус. А потом забрал обратно.
Ходили разговоры, что сам начальник оперчасти в том случае, если был уверен, что в камере телефон, собственными руками отбивал всю плитку в туалете (например, чтобы добавить ещё сутки карцера). Но в камере телефона не было. И, понимая, что может считываться моя реакция, я настаивать не стал. А попросил побыстрее принести мои вещи, чтобы я мог переодеться.
Корпусной открыл дверь, и я зашёл в камеру. Она была светлая, и в два больших зарешёченных окна светило солнце. И напротив его лучей повернувшиеся в мою сторону лица казались ещё более мрачными.
Люди разговаривали между собой, но не было слышно ни одного русского слова.
С левой стороны расположились представители Кавказа разных возрастов и национальностей. Кто стоял, кто сидел на нарах и играл в нарды, кто курил на лавочке спиной к большому длинному столу, разделявшему камеру напополам. На верхнем ярусе, видимо, их шныри или те, кому не хватило места снизу. Людей было больше, чем нар. В общей сложности человек пятнадцать. Такое бывало, что из пяти нижних нар, находящихся впритык друг к другу делали десять спальных мест. Спали боком, но внизу.
Дальние, крайние двойные нижние нары — видимо, смотрящего, — были пустые.
С правой стороны нар было в два раза меньше, так как часть камеры занимали умывальник и туалет. И не удивительно, что представители так называемого блатного мира ютились с другой стороны.
Нижняя и верхняя нары у туалета были свободные. На двойных двухъярусных нарах под правым окном я увидел выглядывавшее славянское лицо. Рядом с ним был татарин. Славянское лицо показалось мне знакомым. Подельник Славика из Нахимовского училища — Владислав.
Я прошёл к нему и поздоровался. Кто-то на телевизоре добавил громкость музыки — видимо, специально приглушённой, когда в камеру стала открываться дверь. Владик был искренне рад меня видеть. Как он сказал, что сначала не поверил своим глазам, увидев тут Шагина! Но как только мы поздоровались,
— Смотрящий тут Петруха, из полтавской бригады, — сказал Владик. — Сейчас он на суде. Но, как я понял, он собирается отсюда сваливать. Я тут сам две недели. Но мне руль не нужен. Я ему сказал, что «общак» не возьму. Тайсон тоже, если что помочь, но в эти дела лезть не хочет.
Татарин замотал головой, и я поздоровался с ним за руку.
— Вон, пускай ищет кого-нибудь из тех, — продолжил Владик и кивнул в сторону представителей Кавказа. — Он перед ними прогибается. Чуть ли не жопу лижет. А их всё сюда последнюю неделю садят и садят. Я столько чёрных и на свободе в одном месте не видел. Мы тут с Тайсоном пока в меньшинстве, и нас не трогают. Но если что начнётся, — он посмотрел на меня, — останется только резать.
И я невольно посмотрел за стол на противоположную сторону камеры.
— Смотри сам, — сказал Владик. — Мы с тобой до талого.
Имелось в виду «пхнём». И Тайсон — так звали татарина — закивал головой.
Тут щёлкнул замок двери, и кто-то снова приглушил музыку.
— Видишь, ещё кого-то садят, — сказал Владик.
Дверь открылась — это был корпусной. И тут же подъехала тележка с моими вещами в сумках. Кладовщик и с ним помощник из хозобслуги начали заносить сумки в камеру. А следом пришла кабанщица с носильщиками, и к сумкам добавились ещё четыре с продуктами. Я дал сигареты. Дверь закрылась, и музыка снова сделалась громче.
Тайсона Владик попросил перелечь на соседнюю нару, которая оставалась свободной.
— Нигде такого нет, что это место у параши. Это тут они уже навернули, — Владик посмотрел на противоположную сторону камеры.
— Да мне хоть на парашу, — сказал Тайсон. Он был настроен очень воинственно.
Владик предложил мне свою нару у окна. Но я, сославшись на то, что там дует, занял бывшее место Тайсона. А Тайсон разместился на койке рядом со мной через проход.
Закончив раскладывать вещи, я собрался себе что-нибудь приготовить. А ребят попросил ни в чём себе не отказывать. Владик сказал, что уже обедал. А Тайсон — что приготовит всё сам на себя и на меня.
В то время как Тайсон занимался приготовлением пищи, в камеру открылась дверь, и из суда вернулся Петруха. Он зашёл в камеру и сразу направился ко мне, как будто мы были знакомы. На вид ему было лет тридцать пять — сорок, под два метра ростом и весом около 160 кг. Боров с круглым животом, надутыми щеками и лысиной на макушке. Он сказал, обращаясь то ли ко мне, то ли к Владику, что весь день просидел на боксах, а его подельников даже не подняли из камер («поднять» означало «вывести» по фене, наверное. И в деле даже встречались заявления следователей к главе следственной группы или прокурору «прошу Вас дать разрешение на поднятие Шагина») — что-то произошло с машиной. У Петрухи из стороны в сторону бегали глаза, и было понятно, на каких боксах он провёл весь день.