Бонжур, Антуан!
Шрифт:
– Что происходит? Теперь вы засекретничали? – спросил я, стараясь говорить так, чтобы голос мой звучал непринуждённо и весело.
– Я спрашиваю у неё, откуда она узнала это? – ответил Иван, не оборачиваясь.
– Так спрашивай же по-русски, чёрт возьми, – не выдержал я. – Есть же нормы общения. Кто же всё-таки вам сказал, Любовь Петровна?
За Любу ответил Иван:
– Она говорит, что слышала это от людей.
– А ты? – взбесился я. – Что ты говорил ей?
– Я спрашивал: у каких людей она слышала это?
– И дальше. Только все говори. И по-быстрому.
– Слушай,
– Я собираю материалы, – невозмутимо заявила мадам Люба.
– А где ты раньше была? У кого ты забираешь наши материалы? – обиделся Иван.
– Ты был здесь на свободе, а я в немецком лагере сидела.
– Ты в немецком лагере сидела? – Иван задумался. – Я слышал, ты на ферме работала.
Люба презрительно поджала губы. Ирма подошла ко мне и запустила в волосы руку, ту самую, с наколкой. Но я терпел.
– Любочка, зачем ты лезешь в эти мужские дела? – пропела Ирма. – Кто-то кого-то предал, подумаешь. Будто у них в России предателей не было.
– Вы всё-таки не ответили на мой вопрос, Любовь Петровна, – сказал я мягко, но настойчиво.
– Давно я слышала, лет десять назад, – в голосе Любы звучало притворное равнодушие. – Кто-то из бельгийцев говорил, я не помню. Я ж про «кабанов» материалы не собираю…
– Вот видишь, – оживился Иван, – слышала звон, а не знает, откуда он звонит.
Они снова перешли на французский. Я верил им и не верил. Если я от русских не могу правды добиться, то с бельгийцами ещё труднее будет. Но погоди, Иван. Есть человек, который скажет мне правду. Я огляделся. Антуана в комнате не было.
Луи увлечённо беседовал с Оскаром. Шарлотта задумчиво листала журнал, подаренный президентом, «рыжий» полицейский посапывал на диване.
– Хорошая встреча, – сказал вдруг по-русски Виллем. – Акцент у него был ужасный, но я обрадовался и этому.
Мы разговорились по-немецки. Перед поездкой я пополнил свои прежние знания в надежде, что немецкий поможет мне здесь, однако первый опыт оказался решительно светским.
– Мы едем во Францию, – говорил Виллем, – у Ирмы там тоже есть русские подруги. А на обратном пути заедем в Кнокке, там живёт её приятельница. У меня гараж и три машины, я вожу товары в Германию. Работы много, но раз в год всё-таки удаётся вырваться. Посмотрите на мои руки. – И он раскрыл могучие ладони, пальцы в ссадинах и буграх, под ногти навсегда въелась маслянистая копоть. – Но я люблю своё дело.
– Молодец, Виктор! – крикнула через стол Ирма. – Виллем очень любит русских. К нам часто приходят люди с корабля, и мы с ними вспоминаем родину.
– О, я люблю русских, – подтвердил Виллем.
Вот сколько замечательных вещей узнал я о Виллеме, вот как легко, оказывается, узнать о человеке, который сидит рядом с тобой. Вы просто болтаете и узнаете друг друга. А если вас разделяет двадцать с лишком лет и белая могильная плита – как тогда узнать правду? Отец-то уж ничего не узнает, он даже не знал, что
– Я тоже участвовал в Сопротивлении, – говорил Виллем. – Правда, у нас не было такого размаха, как в Арденнах, но мы тоже не сидели сложа руки.
Я заинтересовался:
– Сколько человек было в вашем отряде?
– Шестнадцать. Мы жили в деревнях, каждый в своём доме. Собирались только перед операциями. У нас в отряде был пароль, по которому человек обязан помочь тебе.
– Какой?
– Честь и свобода. И ещё мы складывали два пальца в виде буквы V – виктория. Так делали все голландские партизаны. А пароль был только у нас.
– Интересно, как он по-голландски звучит?
– Феер ен фрейхайт.
– Феер ен фрейхайт, – повторил я задумчиво. – Честь! Честь хороша до тех пор, пока не появится предатель.
– У нас он был, – живо отозвался Виллем. – Его расстреляли. Правда, не я приводил приговор в исполнение. Я не решился.
Иван с грохотом отодвинул стул и плюхнулся между нами.
– Ты мне не веришь, Виктор?
– А, Иван? Оказывается, ты ещё не разучился говорить по-русски. Я тебе верю, Иван. Ты молоток, Иван.
– Нет, я вижу, ты мне не веришь, – обиженно упорствовал Иван. – Но если ты мне не веришь, давай спросим Луи.
– С Луи я уже говорил. Все, что Луи знает, он мне расскажет. Но про «кабанов» он не знает. Я сам знаю, кого надо спросить.
– Кого?
Антуан стоял в дверях, держась одной рукой за косяк, и внимательно глядел на меня. Взгляд его был спокойным и изучающим. Странно, но я до сих пор как бы не замечал Антуана. Он был тут хозяином, но это никак не обнаруживалось. Он почти всё время молчал, но видел все. А теперь он посмотрел на меня – и я будто заново узнал его. Он был невысок и крепок. Я перевёл глаза на фотографию, прикреплённую к стене, Антуан был там в борцовской майке с глубокими вырезами, в мягких башмаках, снимок сделан в Будапеште, где Антуан выступал в полусреднем весе на европейском первенстве. И сейчас он стоял в той же позе, крепко упёршись ногами, и глаза его видели все. Только взгляд был у него сейчас иным, нежели на фотографии. Он смотрел на меня спокойно и твёрдо, словно знал, о чём я думаю, но ещё не решил, стоит ли говорить мне о том, что знает он сам. Встретившись с моим взглядом, он не дрогнул, а продолжал смотреть так же уверенно и пытливо. Конечно, он слышал разговор Ивана с Любой и имел своё суждение на этот счёт – так говорили его глаза. Но он ещё раздумывал и решал. Ну что ж, решай, Антуан!
Меня словно подбросило к нему.
– Поборемся, Антуан?
Он легко отделился от двери и сделал шаг навстречу.
– Давай поговорим, Виктор, – сказал он, и это было его ответом.
Мы сели. Виллем потянулся к нам с бутылкой.
– Выпьем по маленькой.
– Чуть позже, герр Виллем, – ответил я. – Сейчас мы немного поговорим.
– Я понимаю, – сказал Виллем, улыбаясь добродушной улыбкой. – Серьёзный мужской разговор.
– Да, Виллем, серьёзный мужской разговор. Садись сюда, Иван, и не вздумай переводить отсебятину. Только то, что я буду говорить. Иначе обойдусь без тебя.