Борьба вопросов. Идеология и психоистория. Русское и мировое измерения
Шрифт:
За этим следовали, во-первых, характеристика коммунистического движения, описание того, чем оно отличается от остальных пролетарских партий (защита общих интересов пролетариата, авангардность, обладание теоретическим пониманием исторического процесса и т.д.); во-вторых, развёрнутое объяснение, почему именно пролетариат является могильщиком буржуазии; в-третьих, перечень социально-политических мероприятий после завоевания им политического господства; в-четвёртых, характеристика различных типов социализма. И финал, кода – мощная энергетически насыщенная, в ней чувствуется интеллектуальная сперма: «Коммунисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения. Они открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путём насильственного ниспровержения всего существующего общественного строя. Пусть господствующие классы содрогаются
106
Там же. С. 459.
II
В то время, когда Маркс и Энгельс писали о призраке коммунизма, призрака уже почти и не было. Он материализовывался – подобно Гриффину, человеку-невидимке из одноимённого романа Уэллса, под ударами рабочих лопат. Материализовывался в том смысле, что становился почти институтом, который система признавала. Или готова была признать. Думаю, правы те, кто видит одну из особенностей капиталистической системы в том, что она – единственная, институциализировавшая политическую оппозицию ей, т.е. «левое движение». Эта институциализация произошла не сама по себе, не просто так, а стала результатом революции 1848 г., а ещё точнее – революционной эпохи 1789-1848 гг., – эпохи так называемых «буржуазных революций», которые на самом деле в такой же мере были социалистическими; поэтому (не говоря уже о социальной мифологичности и исторической некорректности термина «буржуазная революция») правильнее говорить о социальных или политических революциях капиталистической эпохи.
То, что «левые», революционеры, социалисты заставляли Систему считаться с собой и принять их в Системную Игру, – это заслуга шести десятилетий социального мордобоя и классового кровопускания. Это – завоевание. Но это одна сторона. Есть и другая. «Шестьдесят лет в бою» для европейских низов в перспективе обернулись и «шестьюдесятью годами в строю». Революционной – но дисциплиной; революционной – но организацией. А вот организацию уже можно на определённых условиях интегрировать в систему, ограничить притязания, ориентировав на «медленным шагом, робким зигзагом»; принять в игру, допустить в «социально-политический чемпионат», пусть и во вторую лигу, так сказать, по классу «Б».
Революции первой половины XIX в. (а 1789 г. можно – под определённым углом зрения – считать началом некалендарного XIX в.) дисциплинировали, как это ни парадоксально, низы общества – и, возможно, по-своему в не меньшей степени, чем соответствующая практика Капитала и Государства. Не только Жавер и Лекок работали над превращением «опасных классов» (les classes dangereux) в «трудящиеся классы» (les classes laboreux). В «деданжеризацию» низов, в превращение их из типов Э. Сю и В. Гюго в типы, скажем, Э. Золя свой вклад внёс и Жан Вальжан. Иной, чем Жавер, и иначе – но внёс. Как впоследствии этот вклад по-своему внесли и Маркс, и социал-демократы, и лейбористы. История – дама коварная и, более того, злонамеренная.
Разумеется, помимо Государства, Капитала и Революции над метаморфозами поработали и экономический бум 1850-1860-х годов, и структуры повседневности, причём не только репрессивные, описанные Фуко, но и безобидно-бытовые, описанные де Серто. Главное, однако, в том, что за исключением обусловленного экстремальной ситуацией 1871 г. опыта Парижской коммуны рабочие после 1848 г. нигде в Западной Европе не сотрясали социальных основ, а действовали на их базе, играя внутри системы и будучи руководимы институциализированным «левым истеблишментом» – more or less established.
Как это ни парадоксально, но именно с момента провозглашения целей коммунистов «Коммунистическим манифестом» в 1848 г. европейские рабочие стали от этих целей отдаляться, и чем дальше, тем больше. И вот что интересно. Маркс и Энгельс писали о коммунистах, что «во всех… движениях они выдвигают на первое место вопрос о собственности, как основной вопрос движения, независимо от того, принял ли он более или мене развитую форму» 107 . Но в том-то и дело, что чем больше выдвигалась на первое место собственность, тем менее коммунистическим становились и движение, и сами коммунисты. Настоящими коммунистами оказались те, кто выдвинул на первое место вопрос о власти, – т.е. большевики (точнее, необольшевики) – ленинцы, русские коммунисты, наследники по прямой одновременно и Европейской Революции, и Русской Власти, столь ненавидимой Марксом в виде самодержавия. Не собственность, а власть исторически стала «фирменным знаком» коммунистов. Но Марксу, к тому же напуганному Парижской коммуной, это едва ли могло прийти в голову.
107
Там же. С. 459.
По-видимому, чем большим потенциалом вещественной субстанции, накопленного труда обладает общество, чем больше над социальным пространством господствует социальное время в троице своих ипостасей «труд – собственность – право», тем больше преград на пути революции и коммунизма. «Какая же революция сокрушит это каменное прошлое, всюду вросшее, в котором все живут как моллюски в коралловом рифе?» – так реагировал бывший народоволец Л. Тихомиров на «буйство вещности» западной (французской и швейцарской) деревни. А что же говорить о городе?
Создаётся впечатление, что по достижении определённой точки роста массы накопленного труда (т.е. капитала), капиталистической собственности революция, точнее, её победа практически невозможна, поскольку частная собственность становится ценностью не только верхов, но и низов. И революционные события в Германии в 1918-1923 гг. это подтверждают. Э. Хемингуэй описывает недоумение и даже возмущение укрывшихся в шахте и обложенных полицией немецких рабочих на предложение доброжелателя пригрозить властям взорвать шахту – как можно, столько труда вложено! Другой современник событий, Н. Бухарин, сгущая (но не слишком) краски, говорил с сарказмом, что немецкие рабочие спасались бегством и увёртывались от полицейских пуль, стараясь не испортить газоны. Да, это не по-нашему, не по-русски, не по принципу «ни себе, ни врагу».
Именно в России, где власть прошлого труда над живым всегда была ничтожна, где «прошлое не охватывало человека» (Л. Тихомиров), революция против (слабой) частной собственности, как приснилось однажды Льву Толстому, была вполне возможна. И произошла, сметя исторические труды Александра II и Столыпина, а вместе с ними и многое-многое другое.
А вот французские крестьяне, громившие в начале 1790-х дома землевладельцев, принцип частной собственности на землю под сомнение не поставили.
Коммунизм – это не по части собственности и права, это – по части власти и – с формальной точки зрения – бесправия: «ГПУ справку не давало. Срок давало». Не случайно Ленин говорил, что настоящий коммунист – это не тот, кто признаёт классы и их борьбу (эка невидаль), а тот, кто признаёт необходимость диктатуры пролетариата (читай: партии большевиков). Вот это и есть ответ истории (он же – русский опыт) доктору Марксу. Отвечал – литератор Н. Ленин. Спор гуманитариев между собой.
III
Теперь у нас модно пинать Маркса, снисходительно писать о «прощании» и «расставании» с Марксом. Причём «прощаются» с Марксом, «расстаются» с ним люди, как правило, работы Маркса не знающие или, в лучшем случае, почерпнувшие сведения о них от работников из «общества по распространению» или системы политпросвета. В этом нет ничего удивительного. Раньше партийные и околопартийные недоучки «несли» «буржуазную науку» и «антимарксизм», теперь, когда начальство либо ушло, либо сменилось, – смена вех – «несут» антибуржуазную науку, марксизм. Но с марксизмом так не получится. Не самый большой любитель марксизма А.А. Зиновьев устами одного из своих героев совершенно правильно заметил: «Марксизм, брат, штука весьма серьёзная, оказывается. Его не обойдёшь. За какую проблему ни возьмёшься, она обязательно так или иначе рассматривалась или по-своему решалась в марксизме. И чтобы ты ни сказал при этом, ты так или иначе сталкиваешься с марксисткой традицией, с марксистским протестом или одобрением. Марксизм – великая идеология» 108 .
108
Зиновьев А. Светлое будущее. SL.SD. C. 84.