Борьба за испанское наследство
Шрифт:
Катастрофические неудачи при Ауденарде и Лилле 1708 года поставили Францию на грань поражения и вынудили Людовика XIV согласиться на переговоры о мире; он послал своего министра иностранных дел, маркиза де Торси, на встречу с командирами союзников в Гаагу. Людовик согласился отдать Испанию и все ее территории союзникам, за исключением Неаполя. Более того, он готов был финансировать изгнание Филиппа V из Испании. Однако союзники выдвинули еще более унизительные для Франции требования: они хотели, чтобы Людовик использовал свою армию для смещения собственного внука с трона. Отказавшись, Людовик решил продолжать сражаться до конца. Он обратился за помощью к французскому народу, в результате чего его армия пополнилась тысячами новых рекрутов.
В 1709 году союзники попытались осуществить три наступления
Естественно, что при таком противостоянии на суше флот был самым последним в очереди на финансирование. Но ни Людовик, ни Поншартрен, ни д'О не поняли главного — лучше иметь небольшую, но хорошо снабженную и обученную эскадру, чем орду разнородных корсарских сил. Почему же это так важно?
Дело в том, что корсарская (крейсерская, рейдерская, подводная) война — это оборонительная стратегия. Она предполагает уход от столкновений с регулярными силами флота противника, а если такие силы в районе присутствуют — отказ от активных военных действий. В результате сменилась концепция использования флота. Нет-нет, адмиралы и моряки остались теми же — учениками и соратниками Дюкена и Турвилля, д'Эстрэ-отца и Шато-Рено, чему доказательство умелые и отважные действия флота Леванта в сражении при Малаге в 1704 году. А вот задачи изменились кардинально. Если раньше флот искал эскадры противника и пытался их разбить, то с приходом в морское министерство семейства Поншартренов стратегия действий на море была переориентирована на поддержку армии и крейсерскую войну. Основной задачей флота, помимо поддержки сухопутных войск, стала погоня «за длинным рублем», причем сама идея «хозрасчетного флота» нагло украдена у Валленштейна. Помните его афоризм — «Война кормит войну»? С этого момента командиры кораблей настраивались:
— на столкновение с заведомо более слабыми в военном отношении судами;
— избегали столкновения с равным или более сильным противником.
В результате флот потерял стратегическую инициативу, теперь не французские адмиралы решали, где, каким образом и с какими силами напасть на врагов, а наоборот, противник чаще всего принуждал их к бою. И сражение уже приходилось принимать там, где враг их застал, и с теми силами, какие были под рукой. Это в конце концов просто сломало психологию победителей. Теперь французы становились вечно догоняющими.
Сама природа крейсерской войны — это борьба слабого против сильного. Каперы не смогли уничтожить морскую торговлю Англии и Голландии. Успехи первых лет не должны обманывать: да, пока союзники не навели порядка со своими торговыми караванами, пока английский флот большей частью сражался в Средиземном море, корсары добились значительных результатов. Но стоило англичанам и голландцам заняться серьезной борьбой с рейдерами, как сразу же потери в торговых судах значительно уменьшились, а потом и вовсе приблизились к нулю.
Не уничтожив торговли противника, корсары также де смогли защитить и свою: в ходе Войны за испанское наследство торговый оборот Франции с обеими Америками и Индией сократился в три раза, было уничтожено и захвачено более 2000 французских судов, крупные торговые порты (Шербур, Дюнкерк, Брест, Сен-Мало, Рошфор) были блокированы. После того как Ройал Неви сосредоточил основные силы в Канале и у побережья Франции, все корсарские набеги затихли сами собой. Вырвавшиеся из блокадных портов каперы безжалостно уничтожались, все конвои имели сильный эскорт, были налажены взаимоотношения с купцами, появились опытные коммодоры конвоев, которые помогали военным довести караваны торговых судов до пункта назначения.
Почему же идея самостоятельной крейсерской
Поворотным пунктом в войне на море, конечно же, стало сражение при Малаге. Французы имели реальный шанс разгромить англо-голландскую эскадру в водах Леванта, что позволило бы не только отбить Гибралтар, но и сильно ослабить Ройал Неви. В этом случае положение дел в Испании было бы куда как более благоприятным для сухопутной армии Филиппа V. Стоит понять, что союзнические силы на Пиренеях держались только благодаря поставкам, которые обеспечивали англо-голландские эскадры, и в случае их ухода из Средиземного моря положение войск антифранцузской коалиции в Испании и Италии серьезно осложнилось бы. Таким образом, можно утверждать, что флот Леванта упустил реальный шанс изменить стратегическую ситуацию в этом регионе.
Кто же виноват в том, что французы упустили столь значимую для них победу? Мы уже описывали, какой бардак творился во французском военно-морском ведомстве. Жером Поншартрен, ведущий постоянные склоки с графом Тулузским, невежественный и недалекий граф д'О, Людовик XIV, который допустил подобное положение дел в одном из своих ведомств, — вот лишь немногие из тех людей. Но не будем уподобляться тем исследователям, которые говорят, что сражение при Малаге было проиграно французами. Это мнение справедливо лишь отчасти. Тактически флот Леванта выиграл, англичане ушли из Средиземного моря, но стратегически — проиграл, поскольку мог уничтожить крупные силы Ройал Неви, но не сделал этого.
Уже здесь мы видим, как изменилась психология французских адмиралов — даже заслуженные Кэтлогон и Виллетт были против продолжения сражения, а ведь это люди, участвовавшие и в битве при Бичи-Хэд, и при Барфлере, и при разгроме смирнского конвоя в 1693 году. Можно только предполагать, как завершилась бы Малага, командуй флотом Леванта покойный Турвилль, человек, понимавший всю суть войны на море, храбрый, опытный, умный. С годами ситуация в морском ведомстве Франции стала только хуже, терялось столь ценное качество, как «синдром победителей», которым в избытке обладали Турвилль, д'Эстрэ-отец и Дюкен. Иногда просто ужасаешься, читая отчеты французских историков о более поздних войнах: «заслуга Сюфрена в том, что он всегда искал сражения с врагом»(Гизо), или «Латуш-Тревиль обладал очень важным качеством — он не боялся воевать на море»(Лаперуз-Бонфис). Как же так вышло, что адмиралы, которых не страшили никакие авторитеты, выродились в осторожных и боязливых людей? За это надо сказать спасибо Поншартренам — именно они смогли произвести столь ужасную метаморфозу. Временная мера, введенная из-за недостатка финансирования флота, привила адмиралам постоянные комплексы и страхи. Это не раз замечали генералы Франции (кстати сказать, напрочь лишенные подобного чувства), и они просто не доверяли флоту задач стратегическою уровня, чаще всего используя эскадры в качестве перевозчика войск. Спираль начала раскручиваться по нисходящей — из-за слабости военного флота Франция не обрела и сильного торгового флота, к примеру, перед Семилетней войной товары из богатейших колоний в Вест-Индии и Америке в страну ввозили голландские купцы и охраняли голландские военные корабли.