Борьба за Краков (При короле Локотке)
Шрифт:
— Что же это? Замок не сдается? Хотят защищаться? Альберт презрительно дернул плечами.
— Все это пустое! — выговорил он. — Завтра все выяснится. Они не могут защищаться, потому что у них нет войска. Конечно, сразу они не хотят уступить, но там большое смятение. Ваша милость соблаговолит занять мой дом, а завтра…
Князь перевел взгляд на Фульда, как бы не доверяя войту. Лицо Фульда выражало сомнение. Альберт подошел ближе к князю.
— Княгиня с детьми находится в замке, надо предоставить ей право свободного выхода из замка вместе с ее приближенными. Она, наверное, захочет взять с собой
Болеславу не понравились эти торги.
— В Ополе вы иначе со мной разговаривали и иное обещали, — обратился он с выговором к войту. — Вы клялись, что все мещане, духовенство и рыцарство ждет меня, и никто не будет мне сопротивляться.
— Я и теперь это повторяю, — отвечал Альберт, — но княгиня должна же выторговать себе свою свободу и имущество.
Разговор был прерван возгласом, знаменовавшим прибытие епископа.
Муската, который давно уже избегал встреч с Локотком, обещал приехать в тот день, когда город будет занят Силезцем. Опоздав к торжественному въезду князя Опольского, он прямо подъехал к ратуше и, не снимая плаща, накинутого поверх положенной его званию одежды, прямо пришел приветствовать того, кого он так желал видеть своим государем. Князь встал, все присутствующие расступились, давая место входившему, и невзрачный, маленький, сутуловатый епископ приблизился к Болеславу, приветствуя его с большой горячностью и почтением. Он смеялся и плакал в одно и то же время, дрожал и бормотал что-то несвязное, но видно было, что он несказанно рад князю.
— Кончилось царство Антихриста! — воскликнул он голосом, прерывавшимся от кашля. — Да благословит Господь Бог своего сына в этой столице!
И с этими словами он осенил склонившегося перед ним князя крестным знамением.
Но князь был весь полон одной мыслью, и вместо того чтобы поблагодарить епископа, он выговорил с беспокойством в голосе:
— Замок не сдается!
Епископ усмехнулся с оттенком презрительного сожаления.
— Сдастся не сегодня, так завтра! — возразил он весело. — Я пройду туда в костел, а уж если я там буду, то постараюсь, чтобы ворота были открыты.
Настала ночь, и пришлось все планы отложить на завтра. Болеслав, переговорив наедине с епископом, приказал проводить себя в дом Альберта, где все было приготовлено к его приезду.
Войско, заняв город, сдавшийся добровольно, начинало хозяйничать в нем, как в завоеванной стране. Мещане только теперь сообразили, что они на себя навлекли. Силезцы врывались силою в дома, отбивали замки у дверей лавок и забирали всякую снедь, а двое городских слуг, пытавшихся остановить их, поплатились за это собственными боками, их жестоко избили. Своевольные и распущенные наемники рассыпались по улицам, совершая бесчинства и творя насилия. Гостеприимство, оказанное им жителями города, бочки пива для нижних чинов и вино для начальников — отуманили их головы. Люди бежали к дому войта с жалобами и упреками, но войтовы слуги разгоняли недовольных. Городские советники, прибежавшие спасать свои лавки, были схвачены воинами и связаны.
Тем временем Альберт, ни о чем не заботясь, принимал князя, уверяя его, что не только замок непременно сдастся завтра, но и вся окрестная шляхта соберется в городе, чтобы провозгласить его своим государем, потому что Локоток всех восстановил против себя своим вымогательством и своеволием.
Князь улыбался, слушая все это с видимым удовольствием, и в конце концов поверил Альберту и требовал только одного, чтобы ему сдали замок. Альберт клялся, что завтра же все это будет окончено, надо только послать герольда к княгине, обещая ей свободный пропуск.
Ночь прошла неспокойно. Квартальные не осмелились обходить свои участки, потому что силезцы угрозами разгоняли их. Когда рассвело, на улицах оказалось несколько трупов, с которых сняли все, что было ценного; несколько домов были объяты пламенем, и только с большим трудом удалось остановить пожар, чтобы он не перекинулся еще дальше.
Днем Хинча Кечер отправился и войту, который в эту ночь не смыкал глаз, он тоже не был вполне спокоен и даже не пробовал заснуть. Хотя они и были единомышленниками, и Хинча Кечер считал себя приятелем Альберта, однако оба не доверяли и не симпатизировали друг другу.
— Знаете ли вы о том, что делается в городе? — спросил Кечер.
— Воины ночью пили и безобразничали, разве могло быть иначе? — возразил войт. — Что тут удивительного?
— А слышали ли вы, сколько они ограбили лавок? Сколько трупов принесено в ратушу? Зебюс потерпел убытку на тысячу марок. Панко Вангос убит…
— А вы бы хотели, — в гневе воскликнул войт, — даром освободиться из тисков Локотка? Даром ничего не дается!
— Но нам может это обойтись очень дорого, — возразил Кечер. Альберт, возмущенный этими упреками, вскочил с места. Но в
это время в дверь начали стучаться другие жалобщики, плача и крича. Фейт, начальник квартальных, появился с пораненной головой, обвязанной платком.
Войт, выведенный из терпения, кричал, бранился, не хотел никого слушать и без сожаления прогонял всех жалобщиков. В это время епископ, исполняя свое вчерашнее обещание, направился в замок к княгине.
Епископа сопровождала довольно многочисленная свита из духовенства, впереди шел сакристиан с крестом, а сзади — отряд силезцев.
Раздались возгласы: "Отворяйте епископу!"
На башне показался каштелян.
— Ни для епископа, ни для кого другого ворота не будут открыты! — сказал он спокойно. — Мы знаем, на чьей стороне епископ и чего он желает. Поезжайте себе с Богом.
Каноник епископа подскакал к самым воротам замка и начал угрожать ослушникам анафемой, так как никто не имел права заграждать епископу дороги в костел.
Но крики эти не привели ни к чему. Каштелян отвечал сухо и коротко:
— Поезжайте с Богом… Мы поговорим об этом в другом месте. Так они стояли некоторое время, осыпая ослушников угрозами
и не зная, что предпринять дальше, когда вдруг подъехал герольд от войта со знаменем и силезским орлом на груди, громко трубя и добиваясь встречи в качестве посла с княгиней Ядвигой.
Ему отвечали, что княгиня не желает вступать в переговоры с насильниками, самовольно захватившими город.
Поднялась брань на польском и немецком языке, а час спустя, потеряв напрасно время, епископ вернулся ни с чем в город. Вслед отъезжавшему герольду посыпался град камней.
Прибежал и сам войт, но у ворот никого из имеющих власть не оказалось, и никто не захотел выйти к нему.