Борель. Золото (сборник)
Шрифт:
Татьяна Александровна расчесывала волосы, а они непокорно топорщились, трещали под гребенкой, рассыпались.
— Облысеете, — пошутил он.
— Ну что вы. Они у меня, как дурная трава. Садитесь.
Директор украдкой оглянул хозяйку и мысленно сравнил ее с Варварой. Ему обидно стало за себя, за уходившие годы. «Скоро тридцать семь», — подумал он.
— Вы чем-то опечалились? — спросила Татьяна Александровна, поправляя зеленый свитер, плотно обтянувший ее высокую грудь.
— А как же вы думали…
Она размашисто опустила руки.
— Ну-с, я готова… У вас дело?
Гурьян улыбнулся в черные усы.
— Я насчет вашего проекта… Осмотрим сопки и будем смекать. Вы верхом на лошадях ездите?
— О, еще как!
— Только в юбке-то неловко будет, — заметил директор.
— А я в шаровары облекусь. У меня есть.
Они выехали, прихватив Клыкова. Пристывший снег громко хрустел под копытами. На полянке, у подножия сопки, валялись свежие бревна, исковерканные сани, волокуши и два коня с переломленными ногами.
— Это вчерашние трофеи? — удивилась Вандаловская.
— Да… наша индустриализация! — нахмурил брови директор.
Под главным инженером споткнулась лошадь и забороздила носом снег.
— Держитесь! — крикнула Татьяна Александровна.
Рука Клыкова дрожала на гриве, посиневшими губами он ловил воздух. Пенсне инженера болталось на заиндевевшем шнурке.
Просека, которую повели артели лесорубов, выходила прямо к вершине сопки. Придерживая торопившуюся лошадь, Вандаловская поравнялась с Клыковым.
— Вот от той скалы очень удобно будет повести скат.
— Посмотрим… Вы, Татьяна Александровна, ознакомьте с проектом.
— Хорошо… Но я вам говорила в прошлый раз… Тут главное в застолблении и установке блоков.
От центральной просеки переулками уходили мелкие поделенные участки. Пилы харчали, звенели топоры, каждую минуту с треском и гулом валились прямостволые жаровые сосны и лиственницы.
Снежная пыль поднималась до вершин леса.
Валка шла по тем местам, откуда возможна была вывозка на лошадях, куда сподручнее подъезжать на грузовиках. Но лучшие, раскинутые по сопке массивы оставались недоступными.
Директора и инженеров окружили вальщики. Дым от трубок и цигарок голубыми ленточками уходил кверху.
Костя проплясал по снегу и глянул в немигающие глаза Вандаловской.
— Ну, как дела? — улыбнулась она.
— А что дела… У нас пока ничего, три бригады ухо в ухо идут.
Вот подвозка качает. Видите, что бревна-то наворочали.
Татьяна Александровна одобрительно кивнула головой. Парень отвернулся и шепнул Супостату:
— Хороша.
— Аккуратная, — согласился тот.
Орловец будто нечаянно наступил на ногу Хлопушину, лукаво подмигнул:
— Строим, а ночевать в хатах будет кто-нибудь другой.
Хлопушин подкатился к директору, жуя чубук.
— Без табачку ребята, товарищ директор… У конишек овса маловато. Опять же получки не дождемся.
Гурьян взял лопату и, разгребая снег, ответил:
— Плохо план выполняем. Надо потерпеть. Наряды нам даны. Вот давайте скорее освобождать коней, тогда все пойдет без задержки.
— Нечем терпеть-то.
Вандаловская пробралась к скале и выкопала в снегу две ямки.
— Вот здесь должны быть первые столбы, — объяснила она Клыкову. — Они пойдут по просеке до самой поляны… Видите, какой уклон получается. И вот по этой подвесной дороге без всяких двигателей полетят бревна. А позднее приспособим подъемные корзины.
— Трудно здесь укреплять столбы.
— Почему?
— Вероятно, камень внизу.
— Посмотрим, — она передала лопату Косте, — Ну-ка, замените слабую женщину, молодой человек.
— Грунт крепкий, — сказал Гурьян, выкидывая лопату с землей, — давай, паренек.
К полудню к готовым ямам подкатили толстые лиственничные столбы. По указанию Клыкова, Морозов прорубил проухи для верхних и средних скрепов. Первые столбы внушительно поднялись до уровня скалы, указывая направление на поляну. Орловец по лобастым выступам взобрался на вершину сопки, откуда начиналась площадка, и, прищурив глаза, рассмеялся:
— Ай, и хитры эти вученые люди! Теперь и я понимаю, что к чему!
5
Чопорная, еще не потерявшая осанки, Евфалия Семеновна Клыкова ходила по светлым комнатам уютной квартиры. Она поправила на окнах кисейные шторы и открыла форточки. Кистью из конского хвоста смахнула пыль с рояля, с золоченой рамы портрета и чернильного прибора. Из рамы смотрело давно знакомое, неотъемлемо свое, черноусое лицо военного. Евфалия Семеновна по привычке поднесла к глазам платок. Но слез не было. Слезы высохли, как высохла сама, когда-то крепкая инженерша. На противоположной стене она встряхнула висевшие два ружья, камусные лыжи и расшитые бисером редкостные эвенкийские унты. Затем подошла к зеркальному шифоньеру, открыла его и достала пару батистового белья.
Евфалия Семеновна ждала мужа и гостей. Сегодня был день рождения сына. Не знала, жив он или нет, но именины справляла ежегодно. В памяти Миша остался не таким, как на портрете. Провожала его в армию гимназистом в черной тужурке, а последний раз встретила в рваной шинели, обросшего черным пушком бороды, поникшего и странного. Это было в начале двадцатого года. Пушечные выстрелы потрясали землю и каменные здания города, жутко выстукивали очереди пулеметов. Сын с обмороженными щеками остановился на пороге особняка и простуженной грудью закашлял.