Борель. Золото (сборник)
Шрифт:
Сжатые кулаки Гурьяна тяжелели от напора крови. Он боялся за свои нервы, в округлившихся от изумления глазах Кати искал поддержки.
Лена поняла свою оплошность. Она кинулась к матери и отчаянно начала толкать ее худыми ручонками.
— Ну, мама же! Ну, перестань!
Гурьян опустился на стул. Он задохся. Все — сплетни, подозрения насчет Вандаловской, завистливые смешки, намеки на ее какое-то прошлое — замутилось в мозгу, как грязь в луже.
Варвара сорвала злобу, опомнилась. Под ногами у ней, ухватившись за юбку, кружилась Ленка, а от
— Ну, садись обедать, — всплакнула она. — Карахтер мой ты не жалеешь.
Катя круто повернулась и хлопнула дверью.
3
Бостонка выбрасывала последние экземпляры многотиражки. В наборном цехе и машинном отделении толкались в давке рабочие. По длинному коридору встречным валом шумели комсомольцы. Двери скрипом жаловались на неуемную их молодость. Рабочие пачками расхватывали газету, когда рыжеволосый бостонщик, он же наборщик, Агафонка Лапша, отвертывался в сторону.
— Эй, к ядреной бабушке, дорогие товарищи! — выкрикивал он писклявым голосом.
В соседней комнате усталый, но не покинувший поста, Пинаев — секретарь ячейки горного цеха, редактор, штатный докладчик, сочинитель лозунгов — сидел с помертвелым лицом и опустошенными глазами.
Из комнаты уносили знамена, флажки, лозунги, плакаты. В окно было видно, как над поселком, над конторой и над шахтами легкий ветер колыхал красные полотнища.
В сумерках рудник умолк. Бремсберг замирающе лязгнул тяжелыми цепями. Ему грохотом откликнулись летящие по воздушному мосту последние бревна, и над рудником протяжно завыла гнусавая сирена.
Катя влетела к Пинаеву в клубах холодного воздуха. Тугие щеки девушки светились кроваво-яркими лепестками, а глаза сверкали блеском спелой черемухи. Она со всего плеча бросила на стол измятую газету.
— Пашка, а почему в списке премированных нет Мочаловской бригады?
— Значит, не поместили. — Он смотрел отупело.
— Но ведь намечали. Это безобразие! Даже Косте не дали.
Ты иди в комиссию.
— Теперь поздно… Ты только о Косте…
— Вот здорово! Мы столько обрабатывали старателей. Нет, я сама побегу к Гурьяну.
В коридоре девушка столкнулась с Мочаловым. Он, повернув к лампочке газету, рассматривал жирно напечатанный список. Костя заметил Катю, но не остановил ее и отвернулся.
Утром мороз уменьшился, но усилился ветер. Он кружил над рудником серые клубы снега, уносил в тайгу перемешанные звуки гудков, духового оркестра и человеческих голосов. К конторе кучками подходили рабочие, а отсюда человеческая лава разливалась, ширилась до ярусов, к бегунной фабрике, к ложбине. Она тесно окружала красную трибуну.
С копра шахты «Соревнование» под гигантской цифрой «шестнадцать» красовались фигуры рабочего и красноармейца, нападающих на жирного попа, капиталиста и фашиста. Но радость праздника была омрачена. Грузовики пришли из деревень порожними. Старатели, глубоко обиженные, не приехали. Катя металась по рядам шахтеров, кого-то искала блуждающими глазами. На крыльце конторы ее остановила Вандаловская.
— Катюша, ты чем встревожена?
— Да как же, Татьяна Александровна! Старателей из премиальных списков выбросили. Это головотяпство даром не пройдет.
Вы не видели директора?
— Он в кабинете. Но как это получилось?
Гурьян сидел в окружении Бутова, Стукова, Клыкова и других. По озабоченному лицу поняла, что директору мешают, и завернулась за широкую спину механика Зайцева.
— Ты чего располыхалась? — заметил ее Стуков.
— Я насчет старателей, — голос оборвался.
— Знаем… Иди скажи Пинаеву, чтобы начинал.
Колонны двинулись под дребезжащие удары оркестра. Черная лава петляла вокруг построек рудника. Передние уже поднимались к первой шахте, а к задним все еще приставали хвосты. Последними трескотливо пробубнили пионерские барабаны. Концы процессии загнули кольцо, а затем огромная живая петля развернулась. К трибуне вел забойщиков Бутов.
Знамя комсомола несла Катя. Глаза ее беспокойно скользили по встречным лицам. На отшибе, забравшись на ярус, хмуро стояла группа старателей, но Кости среди них не было.
Митинг открыл Стуков. С обнаженной головой, он повертывался во все стороны, говорил о достижениях Советского Союза и Улентуя. Бросал он те лозунги, которые Катя писала накануне. Но сегодня они не доходили до сознания, путались, теряли силу, не зажигали.
Выделяясь из толпы женщин, Татьяна Александрона подошла к девушке и взяла ее под руку.
— Хороший подъем, Катюша, — шепнула она. — Ободритесь, все поправится.
Вандаловская оглянулась на послышавшийся сзади смех.
На крыльце конторы, кутаясь в меха, рядом с Гирланом вертлявилась Надежда Антропова. Палантин из цельного голубого песца закрывал лицо инженерши до носа. Гирлан, в теплой шляпе и коротком пальто, напоминал петуха, увивавшегося вокруг хохлатки, не в меру заросшей перьями. Иностранца колотила дрожь.
— Какая старомодная безвкусица, — брезгливо сказала Вандаловская. — Сам Антропов недурной человек, а жена — безобразно легкомысленная.
— Выдра крашеная, — бросила Катя.
Наблюдавший за ними Антропов вяло поклонился и отошел от жены.
Сзади Вандаловской и Кати давали оценку Надежде Васильевне два забойщика.
— Глянь, как разрисовала карточку-то…
— Наверточка, одно слово.
Речь Гурьяна покрыл грянувший оркестр. Флейта фальшивила, нарушала мелодию. Бутов, как тяжеловоз, протопал впереди забойщиков, весело взбросив глазами.
Катя передала знамя Пинаеву и торопливо застегнула тужурку.
— Ты куда? — удивился он.