Борель. Золото (сборник)
Шрифт:
— Он думает, что даст только пять миллионов. Шутит! — Гурьян в синем отглаженном костюме, выбритый и помолодевший остановился в дверях. — Но пусть даже так. На первоначальное оборудование нам хватит, а дальше сами закричат о необходимости развертывания рудника. Вот увидите! Эти пять еще потянут двадцать в производство.
Вандаловская оглянула директора с довольной улыбкой. Гурьян похорошел, выглядел молодцом. Она стояла перед зеркалом. Золотистые волосы знакомо трещали под гребенкой. Модное шелковое платье мягко шелестело. Возбуждение Гурьяна передалось
— А наш ученый муж не подкачал, оказывается, но зачем-то нырнул в здешние трущобы. Не люблю шатких людей…
— Все-таки жалко, — заметила она, обтирая пудру. — Иван Михайлович унес большой опыт…
— Обойдемся как-нибудь. Пойдемте лучше в театр.
— В театр? А что там?
— «Князь Игорь».
— О, а я собралась к знакомым и побаивалась. Хотела вас звать.
До театра проехали на извозчике. Выходя из санок, Гурьян остановился. Около фонаря топтался сгорбленный старик в лохмотьях. Едва переставляя загнутые внутрь ноги и скрипя по снегу костылем, оборванец исчез в толпе. Густыми сивыми бровями, широким остовом плечей и клочковатой бородой нищий кого-то напоминал Гурьяну.
Действие уже началось, когда, заняв место, Вандаловская взяла соседа за руку.
— Вы дрожите. Что с вами?
— Пустяки… Это, кажется, тот старик, который привез меня в город.
Вечер для обоих был испорчен. Нахлынули воспоминания. И только в номере Татьяна Александровна, разливая чай, сказала:
— Нужно бы в постель, но у меня дурные нервы. Расскажите что-нибудь о себе.
— А что рассказать?
— Ну, как вы жили после этой истории с арканом. Ведь вы, говорят, были совсем первобытным парнем, сибирским медвежонком. — Она устало опустилась на кровать.
— Я и теперь люблю тайгу. А как я жил? Долгая песня. Сначала я попал на металлический завод, но проработал недолго. В декабре семнадцатого года дрался с юнкерами, а затем бил Колчака и Врангеля. В двадцать втором снова поступил на завод, но тут республика заговорила о золоте… Как видите, Митрофан Наганюк не зря указал мне Улентуй.
Татьяна Александровна вздохнула, закурила папиросу.
— Люблю сибиряков, — начала она. — За границей я ревела от тоски по нашим лесам и хребтам, хотя вообще-то не плакса… Особенно тянул Байкал. Ведь я выросла на Енисее и Ангаре…
Чай пили молча, курили. Глаза встречались в немом вопросе. Обоим хотелось узнать больше друг о друге, но разговор не ладился. Что-то оставалось недосказанным. Что-то ждало своих сроков.
— Пора всхрапнуть, — поднялся директор.
Вандаловская взглянула в окно. Над постройками желтком куриного яйца поднималась луна. На крышах голубели снега.
Гурьян разделся и, взяв газету, лег в постель. Но прочитанное осмысливал плохо. Он закрывал глаза и сквозь желтую, падающую на стол лунную тень видел одряхлевшее разбойничье лицо Митрофана, а рядом с ним улыбающееся — Вандаловской.
Директор выключил свет и повернулся к стене. Не помогло и это. Он поднялся и закурил, а затем откупорил бутылку коньяка, которую припас домой, и отхлебнул прямо из горлышка.
Город обволакивал серебристый туман. Напротив, с пожарной каланчи, мерцали фонари. Почувствовав головокружение, Гурьян снова лег, натянув на голову одеяло, пахнущее карболкой. Но под кроватью заскребла и пискнула мышь. Директор протянул около стены руку и провел по холодному полу. Через минуту мышь зашумела бумагами в другом углу, и Гурьян снова поднялся. Брезгливо сплюнув, он натянул брюки и подошел к залепленному снегом окну. Светло, — понял это, увидев террасу соседнего дома.
«Нервы… вот мерзость», — думал Гурьян, выходя из гостиницы. Влево, пересекая улицу, вздымались корпуса механического завода «Главзолото». Завод вырабатывал детали к агрегатам драг и обогатительных фабрик. Сквозь решетчатые окна с двух этажей зеленоватыми глазами смотрели на город многочисленные огни.
По улицам кружил снежную труху резкий ветер. Он шало разносил по пробуждающемуся городу лязг железа, грохот механических двигателей и стук колес курсирующего между цехами небольшого паровоза с двумя вагонами.
Завод жил и ночью. Гурьян взял пропуск в будке и прошел в сталелитейный цех. Он задержался в отделении механических конструкций. Здесь заступила на работу утренняя смена. Десятки универсальных заграничных станков останавливались поочередно. Грохот замирал, но усиливался разговор.
Около огромной детали, похожей на лестницу, столпились рабочие. Один конец этого чудовищного сооружения поднимался конусом к потолку.
— Что это? — спросил Гурьян у старика с острой сивой бородой, заметно любуясь многотонной махиной.
— Это черпанная рама, или, по-иному говоря, агрегат № 4. — Старик, видимо, гордился тем, что является участником сооружения столь громоздкого и важного. — Без этой оказии ни одна драга недействительна, — продолжал он. — Помаялись с ней, дай бог умному. Сорок инженеров над чертежами потели, а мы железа попортили вагоны. А все же добились. Первую раму год клепали, а шестую отстукали в один месяц. Вот чем пахнет практика и заграничные ставки. Около тридцати тонн тянет игрушечка-то.
— Нам скоро понадобятся такие штуки, — сказал Гурьян, когда старик запыхтел носогрейкой.
— А вы откуда будете?
— Я директор Улентуя. У себя мы тоже будем строить ремонтные мастерские. Нет ли у вас свободных мастеров? Мне бы подошли всякие.
— О-о! Чего захотел. В тайгу у нас мало охотников, милок…
Не сманишь…
— Я и не собираюсь, — осердился Гурьян и поспешно вышел из цеха.
Ему нужно было осмотреть на станции грузы для Улентуя. Взяв извозчика, директор привалился к облучку и посмотрел на реку.
По ней густо шла шуга. Ниже города льдины вздымались дыбом, образуя по заберегам торосы. Но фарватер бешено боролся и стирал лед в кашу. На другом берегу в маленькой гавани стоял на парах дежурный теплоход. Ангара вставала, грозя обычным здесь наводнением.