Боргильдова битва
Шрифт:
— Лёгкой тебе дороги, — усмехнулся Отец Дружин.
…Они казались очень уверенными в себе и надменными, здешние хозяева мира. Но Старого Хрофта это сейчас не задевало — он здесь с определённой целью, и её он достигнет, чего бы это ни стоило. Сражения меж «богами» или «божками» здешнего мира его не занимали, он не собирался принимать ничью сторону. Он уже выводил против Семерых многочисленную рать, с целым полком таких же Древних Богов, как и он сам — и вся их сила ничего не смогла сделать.
Требовалось искать что-то
(Комментарий Хедина: Отец Дружин сразу переходит к тому, что он понял — рати Древних богов ничего не смогут сделать с Семерыми. Логично. Однако он собирается вывести на бой смертных, во всяком случае, тех «малых», кто будет жить в «молодом мире». Чем это отличается от тех многочисленных полков, что вышли на Боргильдово поле?
Что он задумал, старый лис? Насколько я помню наши с ним беседы, он никогда не говорил, что же именно собирался сделать…)
…Он ждал гостей и с другой стороны, и дождался: молодо выглядящего мужчину с острым и властным лицом, с ног до головы одетым в чёрное.
«Молодо-зелено», едва не сказал вслух Отец Дружин.
Те же вопросы, те же надменность и жёсткость. Две стороны мало чем отличались друг от друга, обе желали властвовать; правда, одна сторона ссылалась на здешнего «творца», мол, именно нам он вручил бразды правления.
И тот же ответ в конце разговора.
— Пожалеешь! — прошипел на прощание гость.
Старый Хрофт лишь пожал плечами.
Первых явившихся к нему чудовищ он вбивал в землю кузнечным молотом, за неимением иного оружия. Он давно не сражался, давно не знал боя и злосчастных тварей убивал быстро, чтобы без мучений.
Было ещё несколько попыток, а потом его оставили в покое. Он ведь и в самом деле не помогал ни тем, ни другим, взамен занявшись окрестностями. В конце концов, творить им тоже пришлось немало, когда земли Большого Хьёрварда были ещё пусты и безжизненны.
Он терпеливо ждал и дождался.
…В свой черёд до него добрались эльфы этого мира. Наивные, с широко раскрытыми глазами, жадно впитывающие всё. Но уже познавшие страх — они с трепетом, озираясь, шёпотом рассказывали о Тёмном Охотнике, о его слугах, об исчезающих без следа друзьях и сородичах.
— Кто ты? — спрашивали они и были готовы верить.
Готовы верить. Это казалось таким… странным.
Наивны. Беззащитны. Полны девственной, нерастраченной силы, которую они даже не осознают сами. Именно то, что нужно.
…Им выпадала трудная дорога. Отцу Дружин не нужны слабые и робкие, не готовые рисковать и идти за окоём. Но сперва следовало завоевать их доверие, настоящее, неподдельное, прочное. И потому Старый Хрофт учил. Учил по-настоящему, не скрывая и не
(Комментарий Хедина: а цель? Чем всё это должно было закончиться? Непобедимым воинством? Или Старый Хрофт написал (и вручил мне) всё это, чтобы показать, как он решил в конце концов то, что решил? Ибо сильно подозреваю, что являюсь первым — и единственным — читателем сего труда.)
…Нет, сильные мира того о нём не забыли. Наведывались время от времени, как же иначе. Надменный Охотник — тот самый, с дивным серебристым конём о золотых копытах — появлялся чаще всех, но разговора не получалось. Слушать его речи о войне с врагом (несомненно, Великим и Чёрным) было скучно, спорить — не имело смыла.
Но, кроме Охотника, стал «захаживать» — иного слова и не подберёшь! — Кователь. Этот Старому Хрофту нравился. Был он жаден до нового, по-хорошему любопытен, и ещё совсем не ощущалось в нём той самой гордыни, которой прямо-таки исходил Охотник.
Мы, сражающиеся с отродьем тьмы…
Мы, стоящие на страже добра и света…
Мы, последняя надежда тех, кто слаб и не может сам постоять за себя…
И всё это было правдой.
Отец Дружин не спорил. Зачем, для чего? Война стала для Охотника средоточием, смыслом бытия; Старый Хрофт и помыслить не мог, что эти прекрасные обликом, но холодные создания, пощажённые — или просто не замеченные? — Молодыми Богами станут сражаться на его стороне. У них уже имелась своя война и никакой другой они не желали.
Что ж, по крайней мере, это честно.
Кователь же Старому Хрофту нравился. Было в нём что-то от Тора, неуёмная жажда нового, неведомого, неизвестного; другое дело, что отрадой рыжебородого аса были как раз битвы, Кователь же к войнам и сражениям относился с прохладцей, почитая их злом, хотя порой и необходимым.
— Что ты хочешь делать с эльфами? Которых учишь? — спросил как-то Кователь, с непроницаемым лицом наблюдая, как Отец Дружин заканчивал урок. На наковальне остался сверкать ослепительным огнём драгоценный камень размером с кулак; или, что вернее, остался сверкать некий предмет, очень напоминающий драгоценный камень размером с кулак.
— Я? Ничего не хочу. Просто помогаю.
Кователь покачал головой.
— В твоих словах мало правды, мастер Хрофт.
Отец Дружин молча пожал плечами. После Боргильдова поля никому не позволено учить его, что хорошо, а что плохо.
— Ты позовёшь их с собой, на войну?
Надо же, какой сообразительный.
— У меня нет никакой власти в этом мире, — сухо сказал Отец Дружин. — У меня нет власти над теми, кто здесь живёт. Поэтому вопрос твой лишён смысла, Кователь.
— Великий Враг тоже «никого не заставляет».