Борис Годунов
Шрифт:
Тройку он больше не погонял.
Арсений Дятел коней из Дмитрова пригнал. Сдал их с рук на руки и пошел в полковничью избу. Обил на крыльце веничком снег с сапог, распахнул забухшую дверь.
Полковник Василий Васильевич сидел за столом боком. Рядом — пятидесятник Сенька Пень и еще двое. В избе пахло водкой. Арсений поздоровался.
— Молодца, — сказал Василий Васильевич странным голосом. — Мне передали — коней добрых привел. Да зря торопился…
Взглянул
Арсений Дятел внимательно оглядел компанию. Почувствовал: у них разговор, а он тому помеха.
— Да ты садись, — сказал Василий Васильевич, — выпить хочешь?
И не успел Арсений ответить, Сенька наклонился и вымахнул из-под стола четверть. Дятел увидел — на столе чарочки оловянные, блюдо с мочеными яблоками и капустой.
Сенька нацедил всем по чарке и четверть опять сунул под стол.
— Ну, — сказал Василий Васильевич, — давай с дороги.
И глянул поверх стаканчика на Дятла так, что тот в другой раз подумал: «Разговор у них был. Точно».
Арсений чарку выпил и, захватив капустки, бросил в рот. Василий Васильевич сказал:
— В поход идти приказ получен.
Арсений взглянул на него, спросил:
— Когда?
— Так, что когда? Ты бы спросил — куда? — сказал Василий Васильевич и опять посмотрел на Сеньку Пня.
Недосказанность была за его словами. Так случается, когда двое разговаривают об известном им, а третий только глазами хлопает.
Арсений молча посмотрел на Василия Васильевича, потом перевел глаза на его гостей и затем вновь на полковника взглянул.
— Василий Васильевич, — сказал, — вижу, у вас здесь все оговорено… Так вы, мужики, за дурака меня не держите. Хочется — выкладывайте, не хочется — сам догадаюсь. Титьку-то мамкину давно бросил.
Полковник замигал, словно в глаза песочком бросили, плечами суетливо повел, и ёрническое выражение его лица разом переменилось.
— Да что ты, Арсений! — сказал. — Я к тебе всей душой… Да и что у нас оговорено может быть? Так вот сошлись да выпили.
Арсений, выслушав его, еще захватил капустки.
Полковник поторопил Сеньку Пня:
— Ну, что тянешь? Давай еще по чарке!
Голос у него теперь вовсе иным стал — недовольным, раздраженным, да и сел он всей грудью к столу, словно защитить себя в чем-то хотел, и лицом к опасному оборотился.
Пень достал четверть, потянулся к Арсению, но тот руку на чарку положил, сказал:
— Нет. Устал я с дороги. Пойду. — И поднялся. — Благодарствую за хлеб, за соль.
За столом молчали.
Арсений повернулся и шагнул к дверям. Но когда поворачивался, к дверям шел, за скобу взялся — чувствовал упертые в спину
Во дворе на снегу горел костер и вокруг него толкались стрельцы. Зубоскалили. Слышен был смех. Арсений увидел за спинами стрельцов старого дружка своего с большой серьгой в ухе. Да и тот заметил Арсения и тут же, протолкавшись через толпу, пошел навстречу. Лицо стрельца морщилось от смеха, в ухе поблескивала серьга.
Стрелец рассказал Дятлу, что объявлен поход к западным пределам, а во главе рати поставлен первый в Думе боярин, Федор Иванович Мстиславский.
— Вот, значится, что случилось, — ответил на то Арсений и вспомнил, как князь, молча и ни на кого не глядя, поднимался на крыльцо Грановитой палаты, когда впервые стало известно о переходе вором державных рубежей.
— Только волынка идет, — сказал стрелец с серьгой, — неделю в поход собираемся. То говорили, лошадей нет, хомутов недостаток, а сейчас вроде бы сани оказались побиты… — Он поднял глаза на Дятла. — А я так думаю, Арсений, это Василий Васильевич волынит и с ним вот Сенька Пень да иные.
И как только он назвал это имя, Сенька Пень, словно услышав, на крыльце объявился. Увидел Арсения Дятла и, махнув рукой, крикнул:
— Арсений, полковник тебе за службу добрую два дня отпуску дает. — Пьяно засмеялся: — Кати к бабе под бок!
Видать, они компанией уже крепко успели хватить из четверти.
Сенька крутнулся на крыльце и ушел в избу, так дверью хлопнув, что с карниза посыпались сосульки.
— Вот, — сказал на то стрелец с серьгой, — пьяный же, видишь! И по все дни так, как поход объявили.
Что пятидесятник пьян, Арсений и сам видел, но вот отчего полковник, а с ним дружки его, почитай, на глазах у всех пьют, когда царево слово о походе сказано, — понять пока не мог.
— Ладно, — сказал, тронув стрельца с серьгой за плечо, — я пойду. — Улыбнулся. — Два дня, слышал, мне отвалили. А ты заходи. Поговорим.
Повернулся и зашагал по истолченному снегу.
Дома Арсений не задержался. Уж слишком обеспокоили известие о предстоящем походе, встреча в полковничьей избе да и то, что рассказал старый стрелец с серьгой. Поговорил с женой, потрепал по головам детишек и заспешил на Таганку, к тестю.
— Что так? — спросила Дарья с удивлением. — Едва через порог переступил…
Но Арсений объяснять не стал — не хотел до времени тревожить, сказал:
— Ничего, ничего… Я мигом — туда и обратно.
И хотя в душе было нехорошо, улыбнулся ободряюще.
Заложил в саночки жеребца и тронул со двора. Да оно только так говорится — тронул… Взял в руки вожжи и, почувствовав трепет и силу огромного ладного тела, норовистую прыть жеребца, вылетел из ворот вихрем.