Бородино
Шрифт:
В день битвы Клаузевица удивило то, что всё то время, пока он мог видеть Кутузова (а это были утренние часы сражения), полководец имел рассеянный вид и на все предложения, выслушав их, отвечал: «Хорошо, сделайте так». Вот и когда к нему приехал Толь с предложением устроить рейд в тыл Наполеона силами 1-го кавалерийского корпуса, Кутузов сказал: «Ну что ж, возьмите его»…
Уварову было велено ехать с присланным от Платова принцем Гессен-Филиппстальским, который должен был показать дорогу. Принц, кудрявый, с быстрыми глазами и с усами подковой, в свои сорок лет не утратил способности вспыхивать от некоторых
Клаузевиц был теоретиком войны, взгляды которого были известны в Европе уже тогда, хотя и ограниченному количеству лиц. Клаузевиц считал, что для победы необходимо определить «центр тяжести противника» и, найдя его, обрушить на него удар как можно большей силы. Экспедиция Уварова не отвечала этому правилу по всем пунктам: и шли войска неизвестно куда, и было их так мало, что вряд ли они на что-то могли повлиять. Да ещё и приказ, полученный Уваровым, был расплывчатым: «атаковать неприятельский фланг с тем, чтобы хоть немного оттянуть его силы, атаковавшие нашу вторую армию…» – так излагал его потом сам Уваров в своем рапорте Барклаю.
1-й кавалерийский корпус имел две с половиной тысячи сабель, которые должны были присоединиться к казакам Платова, войско которого насчитывало около пяти тысяч человек.
После 11 часов утра Уваров со своей конницей переправился через Колочу выше Бородина, к которому и пошёл затем по французскому берегу. Недалеко от Бородина оказалась плотина и перед ней – неприятельская пехота. Увидев её, Уваров нахмурился ещё больше и велел атаковать.
Клаузевиц, собрав все свои знания русского языка (он кое-как выучил главные слова ещё в Вильно) попытался остановить своего начальника:
– Фьёдор Пьетрович, прикажите сначала стрелять во француз пушки…
Уваров понял, что хотел сказать этот пруссак, но отрицательно помотал головой:
– Если мы сначала будем стрелять по ним из пушек, то они уйдут за плотину. А если они сейчас дрогнут, то мы на их плечах перейдем плотину, а тогда уж нас нескоро остановят! Атаковать! Атаковать!
Его корпус составляли гвардейские гусары, казаки, уланы и драгуны. На неприятеля бросились лейб-гусары, но пехота выстроилась в каре и открыла огонь. Трижды лейб-гусары атаковали каре, и трижды возвращались ни с чем.
Уваров вздохнул, покосился на Клаузевица, и сказал:
– Ладно, давайте пушки.
Однако как по-своему прав был Клаузевиц, так по-своему оказался прав и Уваров: увидев разворачивающуюся для стрельбы артиллерию, пехота тут же ушла за плотину. Уваров смотрел ей вслед, произнося тихонько какие-то слова – Клаузевиц не раз слышал, как русские офицеры говорят их по разным поводам, но на все просьбы перевести офицеры отвечали отказом и советовали ему эти слова не запоминать.
– А где же Платов?! – вдруг вспомнил Уваров. – Это же он придумал эту экспедицию, а теперь вот пропал?!
Свита его переглянулась. Принц Гессен-Филиппстальский нервно теребил повод – когда они утром с Платовым увидели, что французский берег не прикрыт и французы не ждут удара, ему казалось, что налёт
– Извините, принц… – вкрадчиво сказал Уваров. – А где же всё-таки ваш командир, атаман Платов?
Принц, как и все, предполагал, где может быть Платов и что с ним может быть. Платов был известным пьяницей русской армии. Хотя любимым вином атамана было цимлянское (водки с нынешней крепостью тогда не было вовсе), но и им атаман ухитрялся накачаться до бесчувствия. На время отступления Багратион, арьергард армии которого составляли казаки Платова, нашёл к атаману подход: зная, что Платов хочет стать графом, сказал, что не видать ему титула, пока он не бросит пить. Во всё время отступления Платов оставался трезвым, но вот вчера, говорили, выпил снова.
«Вот с пьяных глаз и показалось ему, что здесь можно разгуляться! – со злостью думал Уваров, оглядывая местность, действительно мало пригодную для действий кавалерии. – Принц что – в военном отношении младенец, ему представилось, что он сейчас совершит геракловы подвиги, он и рад. Но Платов-то должен понимать»…
– Слушайте, принц, ступайте поищите Платова… – сказал Уваров. – И как найдёте, пусть приедет, чтобы мы могли выработать план совместных действий.
Клаузевиц от нечего делать разглядывал в зрительную трубку Бородино. В деревне, казалось ему, было около полка пехоты. Но дальше войска виднелись густыми массами – это была вся армия Наполеона. На другой стороне Колочи кипел бой. Клаузевиц пробовал разглядывать и его, но за дымом ничего не было видно.
Один за другим приезжали от Кутузова к Уварову гонцы, выяснявшие перспективы экспедиции, был момент, когда Клаузевиц с удивлением увидел здесь и Толя. По обрывкам фраз и коротким рассказам Клаузевиц понял, что напор неприятеля усилился. «Русская оборона трещит по швам… – думал Клаузевиц. – Кутузов хотел бы, чтобы Уваров и Платов переменили ход всего сражения. Но должен же он понимать, что с таким количеством войск нельзя достичь таких результатов»…
Теперь Клаузевиц даже рад был, что по причине плохого знания им русского языка к нему никто не обращается за советом и даже в разговорах Уварова с русскими офицерами он едва участвует – по мнению Клаузевица, плохой совет мог обойтись дорого, а хороших советов здесь быть не могло.
«Чтобы наша экспедиция имела смысл, во главе её должен был бы стоять какой-нибудь молодой сорвиголова, которому надо ещё завоевать репутацию… – думал Клаузевиц. – Он бы не рассуждал, он бы бросился через ручей, через плотину, и – будь что будет. Мало кто из нас вернулся бы потом на русский берег, но Наполеон мог бы подумать, что ему отсюда и правда грозит серьёзная опасность».
Было уже далеко за полдень, а конница Уварова всё стояла на своем месте в бездействии. Известий о Платове не было. Но вдруг в стороне послышалась стрельба. Все начали тянуть туда головы, силясь рассмотреть или понять, что же это. Клаузевиц увидел скачущего к ним всадника – это оказался принц Гессен-Филиппстальский, выглядевший совершенно счастливым: Платов нашёлся!