Бородинское побоище в 3D. «Непобедимые»
Шрифт:
А что же Наполеон?
У того все было предельно четко. Вернувшись с вечерней рекогносцировки и очень довольный тем, что русские не уходят, он сделал такие распоряжения для атаки на следующий день: князю Понятовскому — овладеть деревней Утица и обходить левый фланг русской армии; трем дивизиям корпуса маршала Даву, маршалам Нею и Мюрату, а также генералу Жюно — атаковать Семеновские высоты; корпусу Эжена де Богарне с двумя дивизиями корпуса Даву и кавалерийским корпусом генерала Груши — овладеть деревней Бородино и потом обратиться на центр русской армии.
При этом Старая и Молодая гвардии (а это почти 19 000 человек и 109 орудий) были оставлены в резерве у деревни Шевардино.
Генерал Филипп-Поль де Сегюр:
«Никогда еще не было так спокойно, как в день, предшествовавший этой великой битве! Все было решено, зачем же было тревожить себя понапрасну? Разве завтрашний день не должен все решить? Притом же каждому надо было приготовиться. Различные корпуса должны были приготовить свое оружие, свои силы, свою амуницию. Им надо было восстановить тот порядок, который обыкновенно более или менее нарушался во время переходов. Генералам надо было просмотреть еще раз свои взаимные диспозиции относительно атаки, обороны и отступления, чтобы возможно ближе согласоваться друг с другом и с условиями местности и чтобы случаю было отведено наименьшее место.
Итак, прежде чем начать страшную борьбу, эти два колосса внимательно наблюдали друг за другом, измеривали друг друга глазами и в молчании приготовлялись к страшному столкновению».
Конечно же, все это никак не вяжется с утверждением генерала А. П. Ермолова о том, что 25 августа (6 сентября) «армии в полном бездействии обозревали одна другую».
Ночь накануне сражения
В ночь накануне сражения практически никто не спал.
Офицер итальянской гвардии Чезаре Ложье:
«Всю эту ночь мы принуждены были провести на сырой земле, без огней. Дождливая и холодная погода резко сменила жару. Внезапная перемена температуры вместе с необходимостью обходиться без огня заставила нас жестоко страдать последние часы перед рассветом. Кроме того, мы умирали от жажды, у нас недоставало воды, хотя мы и лежали на влажной земле».
Командир батальона 3-го (вестфальского) линейного полка Фридрих-Вильгельм фон Лоссберг:
«Наступила совершенная темнота, когда мы расположились на ночлег, воткнувши около себя срубленный кустарник для защиты от холодного осеннего ветра. Со всех сторон виднеются бивачные огни».
В наполеоновском лагере царило веселье. Ярко пылали костры. Все (и солдаты, и офицеры) надеялись на близкое окончание своих невзгод, которое должно было последовать за победой, в которой никто не сомневался.
Офицер 50-го егерского полка Н. И. Андреев:
«С 25-го на 26-е в ночи, близко от нас, у неприятеля пели песни, били барабаны, музыка гремела…»
Однако это было какое-то нервное веселье. Отчаянное.
Начальник артиллерии 3-го кавалерийского корпуса полковник Любен Гриуа:
«У нас царила шумная радость, вызванная мыслью о битве, исход которой никому не казался сомнительным. Со всех сторон перекликались солдаты, слышались взрывы хохота, вызываемые веселыми рассказами самых отчаянных, слышались их комически-философские рассуждения относительно того, что может завтра случиться с каждым из них. Горизонт освещали бесчисленные огни, довольно беспорядочно разбросанные у нас, симметрично расположенные у русских вдоль укреплений; огни эти напоминали великолепную иллюминацию и настоящий праздник. Мало-помалу шум стихает, огни бледнеют, потом гаснут, и людей охватывает сон, для многих — последний».
В русском лагере не было столь шумных восторгов, но не наблюдалось и уныния.
Прапорщик гвардейской артиллерии А. С. Норов:
«Мы поздно полегли спать не раздеваясь, не помышляя, что несколько сот жерл неприятельских орудий смотрят уже на нас с противной стороны, ожидая рассвета. Ночь была свежая и ясная».
Многие молились, готовясь к самому худшему, но большинство просто готовило оружие и амуницию.
Поручик артиллерии И. Т. Радожицкий:
«Все устраивалось для кровопролития следующего дня: московские ратники оканчивали насыпи на батареях, а артиллерию развозили по местам и приготовляли патроны. Солдаты чистили, острили штыки, белили портупеи и перевязи; словом, в обеих армиях 300 000 воинов готовились к великому страшному дню.
Наступила ночь; биваки враждующих сил запылали бесчисленными огнями, кругом верст на двадцать пространства; огни отражались на темных облаках багровым заревом: пламя в небе предзнаменовало пролитие крови на земле. Велики были собранные силы, велико предстояло побоище — знаменитое в летописях мира».
Подпоручик Н. Е. Митраевский:
«Артиллеристы и пехотные офицеры собирались в кружки и толковали о предстоящем деле. Все предполагали, что будет славное дело. Наполеон и его солдаты — не шутка! Ну, да какая надобность! Как будто мы и не видали их?.. Постоим и мы за себя… Бой под Витебском, бой под Смоленском, где мы сражались целый день, слухи о Валутинском деле невольно наводили на мысль: немного же взяли там французы, хотя всегда были в большем против нас числе; да и старик Кутузов, если бы не был уверен в успехе, то не дал бы сражения <…> С самого приезда Кутузова как будто все переродилось: водворилась какая-то надежда и уверенность. Притом мы сроднились с мыслью о смерти, мало кто думал из этой войны выйти целым: не сегодня, так завтра убьют или ранят. В подобных толках проходило время».
Адъютант Кутузова А. И. Михайловский-Данилевский:
«Солдаты точили штыки, отпускали сабли, артиллеристы передвигали орудия, избирая для них выгоднейшие места, генералы и полковые начальники говорили солдатам о великом значении наступавшего дня. Один из них сказал: „Ведь придется же умирать под Москвою; так не все ли равно лечь здесь?“ Наступил вечер; поднялся ветер и с воем гудел по бивакам. С безупречною совестью русские дремали вокруг дымящихся огней. Сторожевые цепи протяжно пересылали одна другой отголоски. На облачном небе изредка искрились звезды. Все было спокойно в нашем лагере. Но ярче обыкновенного блистали огни неприятельские, и в стане их раздавались восклицания, в приветствие Наполеону, разъезжавшему по корпусам. Разноплеменная армия, завлеченная в дальние страны хитростями честолюбца, имела нужду в возбуждении. Нужно было льстить и потакать страстям. Наполеон не щадил ни вина, ни громких слов, ни лести…»