Бородинское побоище в 3D. «Непобедимые»

Нечаев Сергей Юрьевич

Таким образом, часто приводимая в литературе цифра 30 000 была получена округлением данных Пьера-Поля Деннье.

На наш взгляд, данные Деннье сильно занижены.

Впрочем, есть и другие цифры.

Генерал Филипп-Поль де Сегюр:

«Французская армия, насчитывавшая 130 тысяч человек накануне великой битвы, потеряла около 40 тысяч в Бородине».

Но эта цифра, похоже, несколько завышена.

Адъютант Кутузова А. И. Михайловский-Данилевский:

«Урон французов, как то доказывается частью рапортами, отбитыми у них во время войны, частью показаниями пленных генералов, простирался до 50 000 человек».

Генерал-квартирмейстер К. Ф. Толь:

«По вернейшим известиям, к нам дошедшим, через показания пленных и по перехваченным письмам нескольких дней после сего сражения неприятель потерял убитыми 9, а ранеными 30 генералов, более 1500 штаб— и обер-офицеров и до 50 000 рядовых».

Несмотря на всю абсурдность подобной информации, в российской литературе стало приводиться еще большее число наполеоновских потерь — например, 58 478 человек. Понятно, что это неправда, но именно эта цифра была подхвачена советскими историками.

На наш взгляд, более близка к действительности следующая оценка: около 35 000 человек убитых, раненых и пропавших без вести (примерно 30 % от начальной численности армии в 135 000 человек).

Генерал А. П. Ермолов:

«Под Бородином французская армия расшиблась об русскую».

«Битва генералов» или «Могила французской кавалерии» — так стали называть в Европе Бородинское сражение. А вот трофеи с обеих сторон были незначительны и почти равны: у противника было отбито 13 орудий, русские потеряли 15 орудий. Пленных не брали: их с каждой стороны было не более 1000 человек.

Адъютант Кутузова А. И. Михайловский-Данилевский:

«Трофеи с обеих сторон почти равны. У неприятеля отбито 13 орудий; нами потеряно 15; сверх того, у нас подбито 37 пушек да взорванных и доставшихся неприятелю зарядных ящиков 111. В плен взято нами до 1000 человек и столько же — неприятелем. По ожесточению обеих воевавших сторон, пленных много быть не могло; даже безоружных прикалывали как у нас, так и у неприятеля. В самом пылу сражения Милорадович и Раевский давали червонцы тем из нижних чинов, которые не убивали пленных и приводили их живыми».

Генерал Э. Ф. Сен-При:

«День 26 августа близ Бородина не был решительным ни для одной из двух сражавшихся там армий. Потеря с обеих сторон была приблизительно одинакова и для русской армии она была чувствительна только по числу офицеров, выбывших из строя, и вызванной вследствие этого кратковременной дезорганизацией большинства полков».

Адъютант Барклая В. И. Левенштерн:

«Хотя потери, понесенные нами людьми и лошадьми, были огромны, но их можно было пополнить, тогда как потери французской армии были непоправимы; особенно пагубна для Наполеона, как это показали последствия, была дезорганизация его кавалерии. Бородинская битва довершила то, что Мюрату не удалось испортить, гоняя кавалерию на смотры по большим дорогам».

Это, кстати, немаловажный момент: потери Наполеона были безвозвратными, а вот русская армия, находясь на своей территории, могла в любой момент получить новые подкрепления.

А ведь у Наполеона некоторые части тоже были практически полностью уничтожены.

Генерал Арман де Коленкур:

«Не могу не рассказать об одном факте, который показывает, чего стоила эта кровавая битва французской армии. Подъехав ко второму редуту, который только что был взят, император нашел там 60–80 человек пехоты с четырьмя или пятью офицерами, которые продолжали стоять в боевом порядке перед редутом согласно приказу, полученному от начальства. Император, удивленный тем, что эта часть оставалась здесь, тогда как все другие уже прошли дальше, спросил офицера, командовавшего ею, зачем они здесь.

— Мне приказано здесь оставаться, — ответил он.

— Присоединитесь к вашему полку, — сказал ему император.

— Он здесь, — ответил офицер, указывая на валы и рвы редута.

Император, не понимая, что он хочет сказать, повторил:

— Я спрашиваю, где ваш полк. Присоединитесь к нему.

— Он здесь, — ответил офицер, снова указывая туда же, как бы раздосадованный тем, что император не понимает его.

Молодой офицер, стоявший возле, выдвинулся тогда вперед и объяснил императору, что полк, которому удалось взять редут лишь при второй атаке, ринулся туда с такой стремительностью и был встречен таким картечным и ружейным огнем, что от двух батальонов остался только этот отряд, а остальные, как он может видеть, выведены из строя. В самом деле, эти храбрецы, начиная с полковника, лежали все вокруг редута, на парапете и внутри редута, куда они проникли при первой атаке, но где они не смогли удержаться».

^{Памятник погибшим на Бородинское поле французским солдатам и офицерам}

Генерал Филипп-Поль де Сегюр:

«Император объехал тогда поле битвы. Никогда еще ни одно поле сражения не имело такого ужасного вида! Все способствовало угнетающему впечатлению: угрюмое небо, холодный дождь, сильный ветер, обгорелые жилища, разрытая равнина, усеянная развалинами и обломками, а на горизонте унылая и темная зелень северных деревьев. Везде виднелись солдаты, бродившие между трупами и искавшие какого-нибудь пропитания даже в ранцах своих убитых товарищей. Ужасные раны (русские пули были толще наших), молчаливые бивуаки, нигде — ни песен, ни рассказов, унылое безмолвие, царившее кругом, — вот что представляло это поле!

Около штандартов еще стояли уцелевшие офицеры и унтер-офицеры да несколько солдат, — едва столько, сколько нужно для защиты знамени. Одежда этих людей была изодрана в остервенении битвы, лица, испачканные кровью, почернели от порохового дыма, и все же в своих лохмотьях и среди окружающего их бедствия и разрушения они сохраняли прежний горделивый вид и при виде императора даже раздались крики торжества. Но крики все же были редкими и возбужденными, так как в этой армии, способной одновременно к анализу и к энтузиазму, каждый судил о положении всех».

Генерал Арман де Коленкур:

«Еще никогда мы не теряли в одном сражении столько генералов и офицеров. Успех оспаривался с таким упорством и огонь был такой убийственный, что генералы, как и офицеры, должны были платить своей жизнью, чтобы обеспечить исход атак».

Британский генерал Роберт Вильсон:

«Это была одна из величайших битв революционной эпохи, часто ее сравнивали с Эйлау. Однако поражение при Эйлау, если взять в соображение относительные силы обеих армий, было значительно сильнее. На стороне русских, включая десять тысяч пруссаков, которые подошли лишь к концу дня, насчитывалось всего лишь семьдесят пять тысяч, из коих потеряли они сорок. Такими же были и потери французов, имевших девяносто тысяч. Эйлау являло собой парадное сражение — каждая армия выстраивалась на открытом пространстве, имея по фронту не более двух миль, по крайней мере, до вечера, когда предприняли попытку сбить левый фланг русских и выйти к их тылу, чему помешали пруссаки. Все противоборствующие силы оставались не только в пределах видимости друг друга, но едва на расстоянии половины пушечного выстрела. При Бородине, напротив, битва разделилась по отдельным местам и происходила на местности, пересекавшейся оврагами и возвышенностями, отчего вся армия являла собой раздробленный вид <…> При Эйлау земля была покрыта смерзшимся снегом, что чрезвычайно усиливало страдания раненых, хотя ночь после Бородинской битвы была тоже холодной. В обоих случаях не было съестных припасов ни людям, ни лошадям.