Босоногий гарнизон
Шрифт:
Тимошка вскрикнул от дикой боли. Но вдруг вскочил на ноги и, петляя, побежал к селу.
Немец удивился. Смертельно избитый мальчуган с оторванным ухом на его глазах убегал в хутор. Пока он опомнился, Тимошка был уже за сотню метров. Он бежал к разбитой ферме. Староста и автоматчик бросились за ним.
Тимошка до, бежал до фермы и увидел заброшенную силосную яму рядом с копной соломы. Тяжело дыша, он схватил охапку соломы и камнем свалился в яму, Солома накрыла его с головой.
Преследователи обшарили ферму, но Тимошка исчез.
Вскоре его втолкнули в черную машину, где сидели все ребята.
Эта машина служила немцам для перевозки мяса. На полу запеклась кровь, валялось белое крошево. Под высоким потолком висели железные прутья, и арестанты испуганно поглядывали на них. В правом верхнем углу было оконце для вентиляции. Через него в глухую темную машину пробивался тусклый свет.
Сидеть было негде. Ребята пристроились на полу, у стенок. Одни стояли, другие опустились на корточки.
Все молчали. Филипп Дмитриевич, взятый заложником, держал на коленях голову Тимошки и, роняя скупые мужские слезы, теплом ладони согревал изуродованное ухо сына. У кого-то нашелся платок, и Тимошке перевязали рану. В темном углу тихо причитала мать Емельяна Сафонова, принятого недавно в отряд.
— Э-эх, сынки, сынки, — тяжело вздохнул Филипп Дмитриевич. — И что же вы наделали, сынки… Как это у вас вышло? Чего от меня прятались?
Он вздохнул.
Ребята, потупясь, молчали. Молчал и Аксен. Он думал о том, что уже не увидит командира и не передаст ему карту местности вокруг Вербовки и железнодорожной станции, которую по памяти, но почти точно рисовал вечером. И еще подумал, что, действительно, от отца не надо было ничего скрывать. Может быть, в этом и была ошибка?
А может, и не в этом. Только скрывать не надо было. Зря.
— Теперь думайте, — сказал Филипп Дмитриевич, — как обвести извергов.
— Молчать надо, — тихо отозвался Аксен. — Мы ничего не собирались делать. Воровали просто по хулиганству. За воровство убивать не станут. Никто нас не учил воровать, сами хулиганили… Сами по себе. Так и надо говорить. Пусть бьют. Побьют и отстанут. А если про наши планы скажет кто — расстреляют. Всех расстреляют…
— Хорошо сказал Аксен, — поддержал Филипп Дмитриевич. — Вы уж подержитесь, ребятки. Знали, на что шли. Держаться надо.
— Пусть бьют, — вздохнув, сказал за всех Максимка.
— А ты, Михин? — спросил Аксен, и все в машине сгрудились вокруг плачущего Ванюшки.
— Перестань, — продолжал Аксен. Неожиданно он положил ему руку на плечо и совсем по-дружески заговорил: — Ну чего ты трясешься? Смотри, ребята вон не боятся, а их тоже бить будут. Может, побольше твоего будут бить.
Ванюшка
— Держись со всеми заодно. Будь смелее, — продолжал Аксен.
— Стра-ашно, — всхлипнул Михин.
— А ты погляди на нас. Мы-то не плачем… Успокойся. Ну отлупят еще, подумаешь! Выйдем — все заживет. А скоро наши придут, батя твой вернется с войны. Поживем еще! Батю-то помнишь?
— По-омню…
— Ну вот… батю увидишь. Потерпи только, Ваня, все терпят. Нам тоже нужно потерпеть.
Михин затих. Кто-то дернул его за воротник, сорвавшимся голосом спросил:
— Ну, чего молчишь?
— Не тревожьте его, ребята, — спокойно сказал Аксен. — Он не выдаст…
До вечера немцы никого не вызывали. Но когда спустились сумерки, в машину пришел Фридрих Гук и вытащил Михина. Сердца заключенных тревожно застучали и замерли.
— Знал, сволочь, кого брать, — мрачно заметил Филипп Дмитриевич.
Михина привели в знакомую комнату с грязным полом. Посреди комнаты стоял широкий голый стол. Рядом лежал толстый кабель с оголенным концом. Михин увидел кабель, и судорога сковала его тело.
— Кто вешаль листовки? — спросил переводчик.
Михин дрогнул, но промолчал.
— Кто руководиль бандой? — холодные глаза немца пронзили подростка.
Михин молчал. Комендант щелкнул пальцем. Вошли два автоматчика, молча подхватили Михина, раздели донага и бросили на стол. Асмус поднял кабель, очистил его перчаткой. Плеть свистнула и впилась в загорелую спину подростка.
7 НОЯБРЯ, ДВЕНАДЦАТЬ ЧАСОВ ДНЯ
После Михина на допрос вызвали Максимку Церковникова. А через час автоматчики внесли его в машину и бросили на пол в окровавленных лохмотьях. Максимка был избит до полусмерти. Он тяжело стонал. Следом за Максимкой увели Семку Манжина и вскоре швырнули его на пол, такого же избитого и бесчувственного.
Аксен поднял разбитую голову Семки и с дрожью посмотрел на его раны. Семка открыл на минуту глаза, шепнул полопавшимися губами:
— Михин, — и снова потерял сознание…
Аксена вызвали предпоследним. В машине терзались измученные товарищи.
Аксен сошел по ступенькам на землю. Ночь была сырая, темная. Срывались мелкие капли холодного дождя.
В комнате, превращенной в камеру пыток, сидели Фридрих Гук и Асмус. Следы крови на полу были притерты, стол накрыт белой скатертью.
Фридрих Гук улыбнулся тонкими губами и указал на стул. Аксен спокойно сел, положил руки на колени.
— Господин комендант предупреждает, — заговорил переводчик, — если ты будешь говорить правду, тебя не будут бить.
Аксен молчал. Руки налились кровью и отяжелели.
— Зачем ты вороваль немецкие продукты?
— Есть охота, — спокойно ответил Аксен.
— Кто заставляль вас?
— Никто.
— Врешь!
— Ей-богу, господин переводчик, — Аксен поднял наивные глаза и улыбнулся.