Божедомы

Лесков Николай Семенович

— Еще бы, — попы! Это первая гадость, — отозвалася Данка.

— Ну вот видишь, так и сотворено! Эх ты! Видишь: сама поняла!

— Да ведь у нас свой точно такой поп есть, с которым никак не справимся.

— Горлодёр?

— Как вы сказали?

— Я говорю: горлодёр, орун?

— Туберозов он называется.

— То-то: орун что ли он?

— Не орун, а надоел и никак не справимся.

— Н-ничего: до сих пор не справлялись, а теперь справимся.

— Никто не может справиться.

— Ничего, мы справимся.

— Он

опирается на толпу. Он авторитет для них.

— Н-ничего, это все ничего. Как ты говоришь его фамилия-то, Туберкулов?

— Туберозов.

— Ну, я это попомню. Не высокий ли он, седой?

— Да.

— Ну я его видел, как мы через мост переезжали. Должно быть, скотина?

— Страшная.

— Это я с первого взгляда увидел. Ну ничего: уберем. В цене сторгуемся и уберем: я Ирод, ты Иродиада. Хочешь?

— Что такое?

— Полюби и стань моею.

Данка покраснела и сказала:

— Вздор какой!

— Вздор?.. Э-эх вы, жены, российские жены! Нет, далеко еще вам до полек, — вас даже жидовки опередили. Я тебе голову человека ненавистного обещаю, а ты еще раздумываешь?.. Нет, с такими женщинами ничего нельзя делать! — воскликнул он и внезапно освободил из рук Данку.

Выпущенная Бизюкина вдруг осиротела и, следя глазами за Термосёсовым, с явной целью остановить его, проговорила:

— Я ничего не раздумываю.

Термосёсов тотчас же молча вернулся, обнял Данку и, прежде чем она успела опомниться, накрыл ее рот и подбородок своею большою и влажною губою.

Данка цаловалась, но вдруг вспомнила, что все это происходит перед открытым окном, и, рванувшись, шепнула:

— Прошу вас!.. Прошу вас, пустите!

— А что? — спросил Термосёсов.

— Здесь видно все в окна.

— А-а, окна! Ну, мы подадимся, — и он, не отнимая ни своей, ни ее руки с мест, которые избрал им, переставил Данку за косяк и спросил:

— Ты мужа не боишься?

— Я?.. О нет! — воскликнула, качнув отрицательно головою, Данка.

— Молодчина! — поощрил Термосёсов и опять в другой раз накрыл Данку губою и на этот раз на гораздо большее время.

— А вы, — спросила, освободясь на мгновение, Данка. — Вы не боитесь?

— Кого мне бояться?.. С чего ты это берешь?

— Но мне… так как-то… показалось, что вы за ним ухаживаете?

— Да; так что ж такое, что ухаживаю? Да ты знаешь ли, зачем ухаживают-то? — затем, чтобы уходить. Я вот теперь за тобой ухаживаю, — добавил он со смехом, — и что ж ты думаешь, я тебя не ухожу что ли? Будь спокойна: ухожу тебя, разбойницу! Ухожу! — и с этим Термосёсов приподнял обеими руками кверху Данкино лицо и присосался к ее устам как пиявка.

Поцелую этому не предвиделось конца, а в комнату всякую минуту могла взойти прислуга; могли вырваться из заперти и вбежать дети; наконец, мог не в пору вернуться сам муж, которого Данка хотя и не боялась, но которого все-таки не желала иметь свидетелем того, что с ней совершал

здесь быстропобедный Термосёсов, и вдруг чуткое ухо ее услыхало, как кто-то быстро взбежал на крыльцо… Еще один миг, и человек этот будет в зале.

Данка толкнула от себя Термосёсова, но он не подавался; а выговорить она ничего не может, потому что губы ее запаяны покрывающей их толстой губой Термосёсова. Данка в отчаянии крепко щекотнула Термосёсова в бок своими тонкими пальцами. Гигант отскочил и, увидев входящего мальчика, понял в чем дело.

— Это его-то? Тпфу, есть кого пугаться, — сказал он с небольшим, впрочем, неудовольствием. — «Брудершафт, мол, выпили, да и поцаловались». — Ну так, так: на попа сыграли? — заключил он, протягивая с улыбкою руку Бизюкиной.

— На попа.

— И все у нас условлено и кончено?

— Кончено, — отвечала, слегка смущаясь и подавая руку, Данка.

— На Туберкулова?

— На Туберозова.

— Ну, смотри же!

Термосёсов крепко пожал и встряхнул Данкину руку.

— Держать свое слово верно!

— Верно, — ответила Данка.

— Смотри!.. Каково поощрение, такова будет и служба. Это так и разделено: мужчина действует, а женщина его поощряет. А ты, — добавил он, осклабляясь, погрозив пальцем Данке, — ты, должно быть, бо-ольшая шалунья! Посмотрим же.

С этим Термосёсов выпустил руку хозяйки и решительно пошел к кабинету, где спал или не спал судья Борноволоков.

VIII

Борноволоков не спал еще, когда к нему возвратился счастливый Термосёсов.

Судья, одетый в белый коломянковый пиджак, лежал на приготовленной ему постели и, закрыв ноги легким весенним пледом, дремал или мечтал с опущенными веками.

Термосёсов как только взошел, пожелал удостовериться: спит судья или притворяется спящим? Термосёсов тихо подошел к кровати судьи, тихо нагнулся к его лицу и назвал его негромко по имени. — Судья откликнулся.

— Вы спите? — спросил Термосёсов.

— Да, — отвечал одною и тою же неизменною нотою Борноволоков.

— Ну где ж там да? Откликаетесь и говорите, что спите. Стало быть, не спите?

— Да.

— То есть я вас разбудил, может быть?

— Да.

— Ну, вы извините.

Борноволоков только вздохнул. Термосёсов отошел к другому дивану, сбросил на него с себя свой сак и начал тоже умащиваться на покой.

— А я этим временем, пока вы здесь дремали, много кое-что обработал, — начал он укладываясь.

Судья опять уронил только да, с оттенком вопроса.

— Да так да, что я даже, могу сказать, — и кончил: veni, vidi, vici. [20]

20

Пришел, увидел, победил — Лат.