Божедомы
Шрифт:
— Термосёсов, — сказал он, рекомендуясь, — негилист из Петербурга, а впрочем, отвсюда, откуда хочете, везде сый, вся исполняй, Андрей Термосёсов, будемте друзьями. Вас выгнала сейчас наша хозяйка, а я ее уговорил за вами послать. Побалакаемте.
— Я сам нигилист, — отвечал Омнепотенский, смотря на Термосёсова, как подсолнечник смотрит на солнце.
— Полноте, пожалуйста: сами на себя клеветать. Нигилисты это сволочь. Я вам сказал, что я негилист, а не нигилист. Надо все признавать кроме гили. Современное движение в расколе даже происходит,
Учитель удивился.
— Омнепотенский, — сказал он.
— А мне больше нравится Омнеамеамекумпортенский, omnia mea mecum porto. Знаете латинское: «все свое с собою ношу», отличная, настоящая пролетариатская фамилия. — Я вас буду так звать.
— Как вам угодно, — отвечал Омнепотенский.
— Вы, я вижу, очень покладливый парень, — одобрил Термосёсов и, обняв учителя, повел его в данкину залу. Данка и Варнава, встретясь друг с другом, не поклонились, а оба потупили глаза: Данка с замешательством, учитель с укоризной.
— А мы с ним уже и познакомились, — начал рассказывать хозяйке Термосёсов, — он чудесный парень. «Я, говорит, нигилист». Вы тут, говорят, войну ведете?
— Да; иногда… повоевываю, — отвечал Варнава.
— А кстати, расскажите, что здесь больше такое: кто в сем граде обитает; чем дышит, на что собирается? Садитесь-ка вот сюда в уголок, я вот здесь прилягу, на диванчик, а вы вдвоем мне почирикайте.
Термосёсов сам привалился на диван, а около себя посадил обоих causeur'oв [25] и оставил их рассказывать.
25
Собеседников — Франц.
Введение к рассказу было просто: взявши левой рукой за локоть Данку, а ладонью правой ударивши по ляжке Омнепотенского, Термосёсов сказал:
— Ну как в каждом городе, есть прежде всего городничий…
— Есть, — отвечал Варнава.
— Большая свинья и дурак, — подсказала Данка.
— Я так и думал, — заключил Термосёсов. — Женат?
— Женат, — отвечал Варнава.
— А жена его?
— Дура, — заключила Данка.
— Дурак и дура, значит, целая фигура, — заключил Термосёсов. — Дальше: они бездетны или имеют взрослый приплод?
— Бездетны, — отвечал Варнава, — он возится с лошадьми.
— И с цыганами, — добавила Данка.
— А впрочем, он добрый человек, — вставил Омнепотенский, — он мне мертвого человека подарил.
— Как мертвого человека подарил?
— А для скелета. Мы с Дарьей Николавной его сварили, и у нас есть скелет.
— Вот подлец-то, — воскликнул Термосёсов.
Учитель и Данка посмотрели друг на друга, к кому относилось это восклицание? Термосёсов это заметил и пояснил:
— Я говорю, городничий-то подлец, человека дал сварить.
— Я совсем в этом не участвовала, — отказалась, заворачивая в сторону мордочку,
Омнепотенский промолчал. Поощренная его молчанием, Данка, указав на него, добавила:
— Это вот он один все, он один и пользуется этим скелетом.
— Молодчина, — воскликнул Термосёсов, — только зачем вы всё это делали? Это ведь больше ничего, как шарлатанство естественными науками, — это теперь давно брошено.
— Я больше для того, чтобы духовенство злить.
— Ну вот! — Стоит их злить? Какие-то вы всё, посмотрю на вас, репьи: все бы вам задирать да ссориться. Это все надо вести гораздо проще. Ну, продолжайте: еще кто тут?
— Уездный начальник Дарьянов.
— Дурак, — подсказала Данка.
— И шпион, — ответил самым спокойным тоном Омнепотенский.
Термосёсов после этого слова взглянул на Омнепотенского острым, проницательным взглядом, каким он с самого приезда сюда не смотрел еще ни одного раза.
— А вы почему это знаете, что он шпион?
— Как почему, он сам сказал.
— Да, — протянул Термосёсов, — сам: — ну это, батюшка… Да, впрочем, при каком же это случае он вам сказал сам?
Омнепотенский передал известный нам разговор его в саду с Валерьяном Николаевичем и Серболовою и заключил:
— Я это выпытал.
— Молодчина, — похвалил Термосёсов, — двух сразу открыл! — и острый взгляд его мгновенно уступил место веселой улыбке.
— Нет-с, не двух, а я их несколько открыл здесь. Тут и Ахилла диакон шпион, — тоже сам проговорился, — и Туберозов.
— Ай да молодец, сколько он их открыл! — крикнул Термосёсов, хлопнув с насмешкой по плечу Омнепотенского.
— И это еще не все-с. Почтмейстерша — тоже, она письма распечатывает!
— Распечатывает!
— Да-с; это всем известно.
— Молодая она?
— Нет, у нее дочки взрослые.
— Замуж сбывает?
— Они дуры, — сказала Данка.
Термосёсов тихо крякнул, как будто в нем, как в каком-то механизме, соскочила какая-то отметка, и продолжал дальше:
— Ну, а еще кроме, кто тут водится? Лекарь, разумеется, есть?
— Есть, да дурак, — отвечала Данка.
— Больше лгун, — несмело проговорил Омнепотенский.
— Как лгун, на кого он лжет?
— Он все на себя, — отвечал Омнепотенский. — Вот еще недавно… он физиологии не знает и говорил, будто один человек выпил вместо водки керосину, и у него живот светился насквозь. Ну разве может живот светиться?
— Ну а из дам, что у вас попригоднее?
— У нас всё франтихи, — отвечал Омнепотенский. — Ни одна ничем не занимается, кроме Дарьи Николавны.
— А ты молодец, что не обчекрыжила волосенок, — заметил Термосёсов Данке, — в Петербурге это брошено, но у вас в губернском городе пропасть я видел. Не знают, дурочки, что нынче ночные бабочки этак нигилисточками ходят. Ты не делай этого!
Омнепотенский был немало сконфужен этим переходом Термосёсова с Данкою на «ты» и со скромностию, стремящеюся закрыть чужую ошибку, заговорил: