Божественный яд

Чиж Антон

— С вами, иродами, все пропил, домой не с чем показаться. А этот не обеднеет, небось полны карманы медяков… Стой смирно и по сторонам поглядывай! — прикрикнул артельщик на бестолкового Кольку.

Засунув руку в нагрудный карман шубы, он сразу нащупал портмоне. А когда раскрыл мокрый кожаный кошелек, то на мгновение зажмурился. В секции для купюр плотными рядами жались туго втиснутые красненькие и синенькие бумажки. От радости у Матвея перехватило дыхание. Вот и сбудется его мечта. Купит лавку, заживет по-людски.

Человек

по-прежнему что-то шептал и улыбался.

— Чаво он? — трусливо спросил Колька.

— Известно, чаво. Пьяный до полусмерти, душа просит отпустить, а тело не дает.

— А еще лыбится!

— Хорошо ему, вот и лыбится, — Матвей нашарил в другом кармане записную книжечку в потертом кожаном переплете. На промокших страничках расходились чернильные пятна. Семенов полистал ее, надеясь найти ассигнации. В середине книжечки вместо страниц остались рваные ошметки. Нет, это добро не продать. Матвей швырнул находку в прорубь.

— Михалыч, давай скорее, совсем светает, как бы не попасть в беду, — вконец замерзший Петр решился подать голос.

Матвей приподнял лежащего за шею.

— Ну-ка, подсоби, Петька! Мех вон какой отборный. Такая шуба коровы стоит.

Петр помог придержать. Матвей быстро содрал шубу и кинул на волокуши.

— Михалыч, он же теплый… — с ужасом проговорил Петр.

— А тебе не один хрен? Что стоите, живо тащи что осталось! — шипел Матвей на застывших работников.

Мужики сняли пиджак, жилетку и брюки. Сорвали пару щегольских лаковых ботинок, бархатный галстук и тонкую сорочку.

Матвей комкал мокрые вещи, опасливо поглядывая по сторонам и подгоняя матом неумелых подручных. Надо спешить, вот-вот народ появится. И вправду, светает. Вскоре на спасенном остались только исподняя рубаха и мокрые подштанники.

— А теперь кончай дело, — приказал артельщик.

— Что «кончай», Михалыч?!

— В прорубь, вот что!

Петр и Колька переглянулись и поняли друг друга без слов.

— Ты, Михалыч, как хочешь, но мы на душегубство не согласны. На каторгу — иди, а нас не вмешивай, — решительно сказал Петр за всех.

Матвей хотел было рявкнуть на неразумных, но решил не терять время. На таком морозе этот и получасу не протянет. Сам Богу душу отдаст.

— Ладно, наработали на сегодня. Пошли в трактир чаем греться!

За пазухой старшего Семенова согревались золотые часы, цепочка и кошелек, полный денег.

— Васька, трогай!

— Но-о, окаянная! — подстегнул лошаденку окончательно протрезвевший Васька.

На льду, рядом с черной ямой полыньи, остался лежать мужчина в мокрых кальсонах и нательной рубахе, плотно прилепившейся к телу. Его глаза слепо смотрели в серое небо. Он улыбался.

3

Кто-то упорно стучал в дверь спальни.

Не отпуская щеку от мягкого тела подушки, Ванзаров открыл глаза. Стрелки на часах показывали половину

восьмого.

Стук не прекращался. На такое безобразие в семь тридцать утра было способно только одно живое существо в доме.

— Ну, что такое? — недовольно откликнулся коллежский советник.

— Вставайте, ваше благородство, — ответил ворчливый женский голос.

Глафира! Этот диктатор и сатрап ванзаровской семьи, который прикрывается юбкой кухарки, эта наглая баба, которая позволяет себе прерывать сон лучшего сыщика столицы, эта…

Ванзаров мог бы бесконечно перечислять все отвратительные качества старой няньки его жены, которая досталась им по наследству. Ей прощалось и гнусное бурчание, и все грехи — вплоть до утаивания мелкой сдачи. Глафира была совершенно беспардонна, но бороться с ней сыщик не решался.

— Глафира, что еще надо?!

— Мне ничего не надо, а вас вот спрашивают, — пробурчал из-за двери противный старческий голос.

— Да кто там пришел в такой час?!

— Никто не пришел. По ящику просят.

— Глафира, сколько раз повторять: это не ящик, а телефонный аппарат! Вы служите в приличном доме. Повторите…

— Парат…

— И то, слава богу!

— Так к ящику подходить будете, или сказать, что будить не велели?

— О господи! Скажи: сейчас буду.

Ванзаров заставил себя сбросить одеяло. Проснуться даже на пять минут раньше срока было для него страшнейшим испытанием. Он отыскал под кроватью шлепанцы и, дрожа утренним ознобом, натянул байковый халат.

Телефон на квартиру сыщику провели еще два года назад. Но Ванзаров все никак не мог привыкнуть к тяжелому массивному ящику фирмы «Эриксон Л. М. и К°», висевшему на стене в гостиной, словно покрытый дорогим ореховым лаком скворечник. В глубине души Родион Георгиевич побаивался всех этих технических новинок. Он был сыном спокойного девятнадцатого века.

Ванзаров шел по коридору скромной пятикомнатной квартиры, которую снимал на пятьсот рублей квартирных денег, добавляемых к годовому жалованью, и с удовольствием прислушивался к звукам просыпающегося дома. На кухне Глафира препиралась с дражайшей супругой Софьей Петровной. Из детской доносился щебет проснувшихся дочек, спорящих, кто сегодня поведет на прогулку куклу Лили. Звуки и запахи родного дома подняли Ванзарову настроение.

Он приставил к уху слуховой рожок телефона и строго сказал в черную воронку амбушюра:

— У аппарата…

— Здравствуйте, Родион Георгиевич. Разбудил?

Ванзаров пожалел, что так долго плелся к аппарату.

— Что вы, Николай Александрович, я уже час как на ногах. Работаю с бумагами. Прошу прощения, никак не мог предполагать, что вы…

— Ничего, я привык без церемоний. Как настроение? — сухо поинтересовался телефонирующий.

— Спасибо, бодрое. Чем могу служить?

— Да господь с вами, Родион Георгиевич, чем вы мне можете служить! Если только по-приятельски…