Божьим промыслом. Стремена и шпоры
Шрифт:
Вссс-пахх!
Пуля ударила в горжет Тиммермана. Ударила в самый край и срикошетила тому в левую часть подбородка, но, кажется, не нанесла большого вреда. Волков даже подумал, что дело не выйдет, а бургомистр уже смотрел на него возмущённо: да как вы посмели?! Но продлился этот взгляд едва ли мгновение…
Всс-пахх!
Кони заплясали под всеми, кто был на площади, — от испуга, от дыма, от шума выстрелов животные перепугали друг друга. Седоки едва удерживали их.
Барон не видел, куда ударила вторая пуля,
— Ах, что же это?
Двое из приехавших с ним офицеров стали подхватывать его, не давая упасть с коня, а третий с криком «Подлая ты тварь!» выхватил меч и кинулся на генерала.
Но тот даже своего оружия не достал, он просто опустил забрало и дождался, пока дурень ударит его своим мечом по шлему. Он знал, что Нейман успокоит этого храбреца. Так и вышло: капитан, чуть тронув своего коня шпорами, проехал и врезал по шлему болвана молотом. Ударил сильно, но не так, чтобы убить.
А два других офицера уже увозили бургомистра, который так раскачивался в седле, что вот-вот должен был свалиться на землю.
Волков чувствовал, что настало самое главное время, через секунду горожане опомнятся, и в него и в его офицеров полетит сотня болтов и аркебузных пуль. Нужно было что-то сделать… Срочно, срочно!
И он сделал. Он сначала поднял забрало, прекрасно понимая, что десяток людей сейчас будет целиться ему именно в лицо, а потом поднял руку и прокричал что было сил:
— Добрые люди Фёренбурга, война окончена! Сегодня больше никто не пострадает! Ступайте к жёнам!
Потом развернул коня и почти шагом поехал в сторону первых линий своих мушкетёров.
Максимилиан и Нейман поехали за ним, так же медленно, как и их командир. Это их поведение было надменным и вызывающим, но никто из горожан так и не выстрелил в их сторону ни из арбалета, ни из аркебузы. Наверное, среди местных не осталось ни одного офицера, что хотел бы подраться.
А Волков, доехав до Брюнхвальда, произнёс:
— Разворачивайте колонну, Карл. Мы возвращаемся в казармы.
Глава 49
Усталость. У него едва хватило сил, чтобы вернуться в казарму, доехать самому и без поддержки. Последние силы он потратил, чтобы слезть с коня и перекинуться парой слов с Брюнхвальдом. Он ушёл в свой закуток, где оруженосцы и слуги помогли ему снять латы и раздеться. Гюнтер, снимая одежду, заметил:
— Господин, а на бинтах крови-то немного.
Это была хорошая новость, так как генералу казалось, что рана стала причинять ему больше беспокойства.
Помывшись и переодев исподнее, перекусив на скорую руку, он уже готов был лечь поспать немного, но пришёл хмурый от недосыпа и усталости фон Флюген и пробурчал:
— К вам хранитель имущества просится, говорит,
— Скажи, я сейчас приду, — ответил генерал и просил у слуг чистую одежду.
— В городе смятение! — сразу заговорил Вайзингер, едва поздоровавшись с генералом.
— Бургомистр мёртв?
— Всякое говорят. Мёртв, ранен, бежал. Мои ребята уже начали грабить склады на Тележной улице, никто им не препятствует. Стражи по городу не видно, судейских не видно.
— Только не трогайте склады честных горожан, — предостерёг его Волков. — Следите за тем, прошу вас.
— Конечно, конечно, — соглашался хранитель имущества. — Но сейчас я не о том пришёл сказать.
— Что-то случилось?
— Тут мне человечек один рассказал, что Шибенблинг, Цумм, ван Хотлин и другие видные еретики, а также брат бургомистра Георг Тиммерман решили сегодня встретиться в полдень в доме купца Манфельда.
«Шибенблинг, Цумм, Манфельд — прямо весь список честного горожанина Топперта», — отметил Волков.
— Уж не знаю, о чём эти аспиды будут говорить, но думаю, что не добро они замышляют, — продолжал хранитель имущества Его Высочества. — Лучше бы их там взять всех, пока в кучку собрались.
И он был абсолютно прав: если бургомистр Тиммерман был главной занозой, то эти господа несомненно были корнями той занозы.
— Фон Флюген, — произнёс генерал, но это вышло слишком тихо, видно от усталости, и поэтому он чуть откашлялся и повторил громче: — Фон Флюген!
— Тут я, генерал, — молодой человек, кажется, задремал на лавке.
— Майора Дорфуса ко мне.
Дорфус, видно, уже улёгся спать — и немудрено, день он провёл насыщенный, а ночью и утром выдалось ему повоевать. Но генерал ни себе, ни офицерам своим поблажек не давал.
— Возьмёте ротмистра Юнгера и всех его кавалеристов, посадите на коней ещё два десятка мушкетёров, Возьмите из рот Неймана самых молодых солдат, два десятка, и к полудню будьте в доме купца Манфельда.
— А где это? — сразу спросил майор.
— Дом в самом конце улицы Жаворонков, — пояснил ему хранитель имущества. — Трёхэтажный, без двора и забора, но с воротами; двор внутри дома. Его несложно будет узнать.
Дорфус кивнул.
— И что мне сделать?
— В полдень там соберутся еретики, — продолжал генерал.
— Покончить с ними? — хотел знать майор. Он даже сделал весьма однозначный, рубящий знак ладонью.
И он, и Вайзингер внимательно глядели на генерала, ожидая его ответа. Волков вздохнул, поморщился от боли в бок, и всё-таки покачал головой:
— Нет, возьмите их и отведите в цитадель, пусть Рене посадит их под замок в подвал.
— Это, конечно, милосердно, — заметил со скепсисом хранитель имущества, — но имейте в виду, генерал, они ни с вами, ни с людьми вашими так церемониться не будут.