Брат Томас
Шрифт:
Наша цель не замечала нас до момента столкновения, а может быть, просто не ведала страха.
Мы врезались в монстра плугом и мгновенно потеряли большую часть набранной скорости.
Яростный вой ворвался в кабину. Лобовое стекло разлетелось вдребезги, осколки полетели на нас, а вместе с ними — кости, как отдельные, так и соединенные друг с другом.
Такой вот многокостный ошметок приземлился мне на колени, сжимаясь, как изломанный краб. Мой мужской крик нисколько не отличался от крика юной школьницы, которую удивил
Ошметок терся о мои ботинки, определенно не собираясь причинять вреда. Так на отрубленной голове продолжают дрожать ресницы. Тем не менее я подтянул ноги на сиденье и плотно подоткнул бы под себя все нижние юбки, если б они на мне были.
Проскочив перевернутый вездеход на десять ярдов, мы остановились, потом задним ходом вернулись. Кости громко трещали под колесами.
Выскочив из кабины, я увидел, что мостовая завалена костями различной формы и размеров. Некоторые костяные системы величиной не уступали пылесосу, другие — электрическому чайнику или тостеру. Все они шевелились, сгибались, разгибались, складывались, раскладывались, словно пытаясь повиноваться приказу невидимого колдуна.
На мостовой валялись и тысячи одиночных костей. Они трепыхались, словно земля под ними дрожала, но я не чувствовал этой дрожи сквозь подошвы лыжных ботинок.
Отбрасывая кости в сторону, я расчистил дорогу к перевернутому вездеходу, забрался на него. Братья широко раскрытыми глазами смотрели на меня через стекла боковых дверец.
Я открыл одну дверцу, брат Руперт залез на вездеход, чтобы помогать мне. Скоро мы вытащили из салона русского и всех братьев.
Кого-то в синяках, всех — потрясенными, но обошлось без серьезных травм.
Осколки костей проткнули все четыре колеса второго вездехода. И теперь он стоял на спущенной резине. Оставшуюся сотню ярдов до школы нам предстояло преодолеть на своих двоих.
Никому не пришлось высказывать мнение, что там, где появилось одно костяное чудище, могли водиться и другие. Собственно, из-за испытанного шока или страха слова произносили по минимуму, да и те очень тихо.
Все принялись торопливо выгружать из вездеходов инструменты и прочие вещи, которые монахи везли с собой, чтобы укрепить оборонительные редуты школы и защищать детей.
Костяной мусор громыхал все тише, некоторые кости стали разваливаться на кубики разных размеров, словно они и не были цельными костями, а состояли из многих соединенных между собой элементов.
Когда мы двинулись к школе, Родион Романович снял ушанку, наклонился и затянутой в перчатку рукой насыпал этих кубиков в «мешок» из медвежьей шкуры.
Поднял голову и увидел, что я наблюдаю за ним. Сжимая ушанку в одной руке, словно кошель, набитый сокровищами, другой подхватил большой ящик с инструментами, по внешнему виду больше напоминающий «дипломат», и двинулся
Вокруг нас ветер вроде бы что-то говорил, все злее и злее, на каком-то грубом языке, идеальном для проклятий, злословия, богохульства и угроз.
Затянутое облаками небо спустилось вниз, чтобы встретиться с засыпанной снегом землей, и за исчезновением горизонта последовало исчезновение всего созданного человеком и природой. Серый свет дня не оставлял ни единой тени, не освещал, а слепил. В этой белизне сливалось все, кроме того, что находилось непосредственно под ногами, и мы брели, со всех сторон окруженные белым, белым и белым.
С моим психическим магнетизмом я никогда не теряю нужного направления. Но пара-тройка братьев наверняка могли заблудиться и так и бродили бы рядом со школой, если бы не держались друг за друга и не ориентировались на проложенную плугами-снегоочистителями колею, пусть с каждой минутой ее заносило все сильнее.
Другие костяные чудища могли находиться неподалеку, и я подозревал, что вся эта белизна не слепила их так же, как нас. Их органы чувств, похоже, не соответствовали нашим, но, возможно, их превосходили.
За два шага от закатываемых под потолок ворот я увидел их и остановился. Когда все монахи собрались рядом, я быстро пересчитал их по головам, чтобы убедиться, что мы никого не потеряли. Монахов было не шестнадцать, а семнадцать. Русский тоже пришел, но я не включил его в число монахов.
Мимо больших ворот я провел их к маленькой двери. Открыл ее мастер-ключом.
Когда все вошли в гараж, переступил порог, закрыл дверь, запер на врезной замок.
Братья поставили вещи на пол, стряхивали друг с друга снег, стягивали капюшоны.
Семнадцатым монахом оказался брат Леопольд, послушник, который частенько приходил и уходил с ловкостью призрака. Его веснушчатое лицо выглядело не таким уж открытым, как всегда. Куда-то подевалась и обаятельная улыбка.
Леопольд стоял рядом с Родионом Романовичем, и что-то в их позах и фигурах подсказывало мне, что они не просто хорошо знают друг друга, но союзники в каком-то только им известном деле.
Глава 40
Романович опустился на одно колено и высыпал на бетонный пол гаража содержимое шапки-ушанки: костяные кубики.
У самых больших сторона составляла полтора квадратных дюйма, у маленьких — полдюйма, не больше. Полированные и гладкие, они напоминали игральные кости, только без точечек на сторонах. И выглядели так, словно изготовила их не природа, а машины на заводе.
Они дергались, постукивали друг о друга, будто жизнь еще не полностью их покинула. Возможно, их возбуждала память кости, частью которой они были, согласно заложенной в них программе, они могли восстановить эту кость, но в сложившихся условиях им чего-то для этого не хватало.